Меня вчера накрыл февраль, этот месяц, в который я себя теряю безвозвратно, чтобы в конце с удивлением и неверием обнаружить, что я еще жива, хоть и совсем другая, несмотря на то, что меня, мой друг, в тот вечер ослепили два черных фонаря под выбитым пенсне. Меня накрыла февральская тоска, как тогда в утробе, когда боль предстоящего рождения была настолько невыносима, что было проще сдаться, чем долго выпытывать – чем я провинилась чтобы пойти на восьмой круг, когда уже нет слов, потому что они высказаны и превратились в звук, когда уже знаешь куда, но здесь тебя держит хотя бы сила тяготения.

Невыносимо пахнет весной - всего месяц, и пока капель лукава - дует холодный ветер, вытягивая последние звуки горлом, дует все сильней. В голове пусто, в душе – ни гроша, кроме странных неконтролируемых желаний, темным омутом лежащих, но сейчас вдруг поднимающих голову оскалившимися мордами гончих псов и огромной тенью падающих на меня - Domine Cannes. Pater noster, qui et in coelis, Sanctificetur nomen Tuum, Ad veniat regnum Tuum, Fiat voluntas Tua.

Даже нет сил злиться. Я же понимаю, что быть той, летней, когда есть причина и другой, который нуждается и поддерживает тебя, пусть это даже и самая большая иллюзия – не важно; быть так, что все возможно и все есть - и покой, как будто ты принята небом. А учиться быть так в одиночку хромо и трудно, но видимо, так искупаются иллюзии. Разбивать их трудно, но тогда иллюзия опять вырастет – в другом обличье, с другими глазами. Остается только искупать, чтобы больше не видеть; ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала. И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола. И на разбитых зеркалах иллюзии умрут, и все истлеет, я пойду, не хромая, и небо опять меня примет, уже по-настоящему, потому что я – уже сама, разница только в том, что это истинно, а там была попытка по-человечьи – недолговечно и хрупко, равно как и все человеческие сердца – полые льдинки, вопящие о защите от тепла.

Зачем я опять взялась за это безнадежное дело – искать чужую свободу, я же знаю, что искать то, что есть априори – самое глупое занятие на свете. Зачем искать другому то, что он хотел забыть, и забыл? – пусть живет без себя, ему так нравится; как отдать то, что отдать надо, но то, что принять боятся?

***
Я так хорошо понимаю, почему в феврале невозможно жить:

Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.

Мне хватит и слез, и сил пережить этот февраль.

настроение: кали юга