Облака на фиолетовом небе

Мальчика звали Леви. Еще в раннем детстве он начал удивлять своих родителей небывалым мастерством в рисовании. Увидев любую вещь на земле, он мог тут же изобразить ее либо просто на песке, либо на глиняном черепке. Иногда отец - переписчик Талмуда - давал ему для работы обрывки пергамента, и тогда из мазков угля и слоев желтого песка рождались настоящие маленькие шедевры. Вообще эта семья слыла талантливой - отец Хаздасет обладал безукоризненным каллиграфическим письмом и мог исправить любой документ, составленный нерадивым или неопытным переписчиком; красавица-мать Сайферра - умела даже на опаленной солнцем пустынной земле выращивать разнообразные цветы, фруктовые кустарники и красильные травы, а сестра Леви Брурия обладала умением призывать откуда угодно на земле медоносных пчел и шмелей. Часто Леви и Брурия сидели вместе на старом упавшем стволе смоковницы близ выхода подземного водяного канала, и смотрели издалека на большой сад, разведенный за несколько лет в пустыне их матерью. Девочка поднимала руку, делала несколько призывных жестов, и скоро воздух кругом наполнялся гудением. Не боясь укусов, девочка ловила тонкими пальцами больших, полосатых и пахнущих медом самок шмелей и показывала их брату. Поворачивая шмелиху во все стороны, она показывала, где находится хоботок, которым шмели пьют нектар, как прикрепляются к телу жесткие членистые ножки, как выстреливается из брюшка насекомого смертоносное жало. Мальчик осматривал шмелиху, брал палочку и на песке за несколько минут создавал ее увеличенное изображение длиной в пять шагов.
Мать не хотела, чтобы ее сын пошел по стопам отца - стареющему Хаздасету в тридцать пять лет уже все чаще изменяло зрение, он делал огрехи и кисть его оставляла ненужные следы на каллиграфическом письме. И тогда подрастающего мальчика привели учиться к старому египтянину Номму - искусному красильщику тканей. В его ремесле особенно нужны были острый глаз и тонкое чувство рисунка, которым уже успел прославиться в общине маленький Леви. Мальчик начал обучение как трафаретчик, нанося и вырезая на плотных кожаных палетах узоры. Месяц за месяцем, год за годом, мастерство возрастало, и Леви переходил от трафаретов к самому процессу окраски, формированию цвета и замысловатому искусству нанесения воска на ткань для создания разноцветных участков. Несколько заказов на узорчатые халаты и окрашивание тканей для талефа он выполнил блестяще. Но когда жена старосты общины попросила талантливого юношу выкрасить для нее тканый хитон и сделать на нем изображение цветущего сада под пустынным небом, вышел скандал. Небо на ткани, покрашенной Леви, оказалось фиолетовым, а мелкие облака - желтыми. Хозяйка отказалась платить за работу, да еще потребовала у старого Номму денег на новый хитон. В ярости мастер избил Леви палкой до полусмерти и отобрал все инструменты. Юноша вновь стал, как самый младший ученик, нарезать из кожи трафареты. Тогда никому не пришло в голову задать ему хотя бы один вопрос.
Снова тянулись недели. Следы побоев на лице Леви изгладились, он снова обрел ловкость рук и мастерство. В его чертах уже не осталось ничего от прежнего мальчика, теперь это был здоровый, сильный и красивый молодой человек с вьющимися темно-каштановыми волосами, небольшой бородкой и веселым взглядом серых глаз. Только видел этот взгляд не так, как видели окружающий мир люди, жившие рядом. Глаза Леви отказывались принимать цвет мира таким, каков он есть. Небо в его глазах становилось фиолетовым, облака - желтыми, кора деревьев - буро-красной. Только зеленый, цвет травы и листьев, в гордом одиночестве сверкал в глазах юноши правильностью всех оттенков.
Прошел год. Старый Номму понемногу забывал давнюю обиду на Леви, и снова позволил тому браться за окраску дорогих одеяний. Брурия к тому времени вышла замуж за сына старосты общины. Она часто навещала брата и приносила ему новости. Жена старосты, Латифа, отличалась сварливым и злобным характером. Она горячо возненавидела Леви за испорченный хитон, и сейчас искала возможность отомстить за свое неудовольствие. Свадьбы своего сына с родственницей ненавидимого мастера она не желала, всячески старалась задеть Брурию и расстроить ее отношения с ним. Тот самый хитон, выброшенный Латифой в дорожную пыль, Брурия выстирала, расправила и принесла брату. Картина на нем была чудная: великолепный сад, с цветами и плодами, раскинувшийся под необъятным небом пустыни. И только неестественный, фиолетовый цвет неба и желтизна облаков мешала подумать, что шелестящая листва и темный песок - не существуют на самом деле. Хотя, кто знает - может быть, Леви всего лишь изобразил рай?..
Латифа нашла возможность отомстить - ее муж должен был встретить со старшинами деревни нового губернатора провинции, объезжающего подданные земли. Когда кортеж губернатора подъехал к дому старосты, Латифа, поднося в дар губернаторше горшочек с благовониями, обмолвилась несколькими словами о чудесном мастере, который может превратить любую ткань в настоящий шедевр. Жена губернатора стала просить своего мужа о дозволении повидать такого мастера. Губернатор - седой надменный старик, скрывающий под головным убором чужеземного образца лысеющую голову - согласился, поворчав для порядка и попеняв жене, что, дескать, много денег она тратит на свою красоту.
Когда жена губернатора вошла в красильную мастерскую, старый Номму, кряхтя, кланяясь и стараясь выказывать всяческую почтительность, проводил ее к навесу, под которым висели выкрашенные ткани. Рисунки на всех были чудные - Леви к тому времени постиг все секреты трафаретного дела и придумал свои тайные приемы, позволявшие добиваться небывалой четкости границ и глубины теней. Под другим навесом, поменьше - висели образчики мастерства самого Номму, выполненные в простом стиле, с египетскими львами и грифами, с желтовато-красным кругом солнца и исходящими от него острыми лучами-копьями. Губернаторшу порадовали египетские изображения, с их тонкими линиями и филигранной проработкой деталей, однако, изысканные картины, выполненные руками Леви, понравились ей больше.

- Я вижу, старик, здесь два мастерства. Одно - четкое, тонкое, но мертвое и сухое, как кожа век на твоих глазах. А второе - яркое, живое, влекущее. На тканях, которые висят там, под большим навесом, чувствуется живая рука, не обремененная ни страхом, ни верой, ни прибылью. Скажи мне, кто выкрасил эти ткани? Не тот ли это чудесный молодой мастер, о котором говорит мне эта женщина?

В ответ на вопрос губернаторши, Латифа, вошедшая вслед за ней в мастерскую, шепнула: "Да, госпожа, это он! Прикажи проводить тебя к нему!".

Старый Номму позвал Леви. Тот вышел с красильными щипцами в руках и поклонился до земли, как того требовал обычай.

- Ты, юноша, станешь известным мастером, если сейчас делаешь такие ткани для своих земляков, - сказала губернаторша. - Я хочу, чтобы ты расписал для меня тканый хитон.

В этот момент стоявшая рядом Латифа издала неопределенный звук, подавшись всем телом от мстительного наслаждения.

- Что хочешь ты видеть на нем, благородная?, - спросил Леви, прямо посмотрев на губернаторшу. В его ясных глазах не чувствовалось ни страха, ни радости, ни раболепия.

- Я хочу видеть на моем хитоне сады Кипра. У меня есть их изображение на бронзовом зеркале, сейчас тебе дадут перенести его на пергамент. Смотри, чтобы через месяц, когда мы будем возвращаться обратно и опять попадем в эту деревню - все было готово.

- Как пожелаешь, госпожа. Я распишу твой хитон садами Кипра.

Всю ночь после свидания с женой губернатора Леви видел удивительные сны. Они с сестрой ходили по зеленым лугам, собирали ягоды с кроваво-красных ветвей, потом прыгали и взмывали ввысь, наслаждаясь полетом в фиолетовом небе. Их ноги утопали в желтых облаках, а волосы развевались в свежем ветре. Они были легки и свободны, и неслись вперед, сквозь времена и пространства - туда, на запад, навстречу луне - великой владычице ночи.
Месяц для Леви прошел в хлопотах. Он выпросил для своей работы у старого Номму самые лучшие краски, взял у матери чужеземных трав и приготовил свои собственные, яркие и переливчатые цвета по тайным рецептам. Белый хитон тончайшей иерихонской работы, оставленный губернаторшей на его попечение, он вывешивал каждый вечер под специально сделанный маленький навес и накидывал со всех сторон длинные полотнища грубого холста - чтобы ветер не запорошил пылью влажную ткань.
Месяц пролетел как три дня. Когда кортеж губернатора вновь показался на горизонте, Леви вместе со всей семьей вышел навстречу, держа в руках свернутый хитон. Жена губернатора взяла его из рук мастера, развернула. На хитоне были изображены потрясающей красоты сады - с зеленью листвы, голубыми прудами и разноцветьем цветов - под необычным, ярко-фиолетовым небом. Старшины селения онемели от страха. Они ждали страшного гнева губернатора, суда и наказания для Леви и его семьи, разграбления деревни охранниками кортежа. Одна только Латифа осталась стоять с непроницаемым лицом и пылающими мстительной радостью глазами.
Губернаторша улыбнулась:

- Как хорошо смотрится зеленая листва под фиолетовым небом! Желтые облака, ах, они так и манят тронуть их рукой и ощутить босыми ногами. Откуда ты выдумал эту картину, мастер? Где ты мог слышать, как иерихонские мудрецы говорят о рае?

- Я не слышал речей мудрецов, благородная, - спокойно сказал Леви, - Именно таким мне дал Всевышний видеть небо, и так, как я его вижу, я и изобразил его на твоем хитоне.

Латифа, услышав слова губернаторши, сперва застыла в изумлении, но быстро нашлась. Подскочив к губернаторше, она бросилась на колени и зашипела вполголоса:

- Госпожа, не верь ему, этот человек - колдун! Рисовать картины, неотличимые от реальности, ему помогают пустынные демоны! Фиолетовое небо его картин призывает духов ночами, пока хозяева вещей спят!!! Я видела, как он приносил в жертву ворона лунной ночью!

Жена губернатора повернулась, чтобы ответить, но в это время, рядом с братом, упали на колени Брурия и Сайферра.

- Не верь этой женщине, госпожа! Хоть она и облечена в нашей общине властью, но она ненавидит Леви! Не совершай греха, благородная, не верь клевете, не карай по навету лживого сердца!

Губернатор, слушавший всю сцену с невозмутимым выражением, вдруг оживился. Он подошел к Латифе, заставил ее встать с колен, при этом сделав знак Леви молчать.

- Женщина, ты должна была трижды подумать, прежде чем сказать все то, что сказала! Ты сможешь подтвердить сказанное перед лицом судьи?

- О да, господин, я готова поклясться на Талмуде!

- Тогда ты сделаешь это. В Иерихоне, перед высоким судом! Мастер, запятнавший себя подозрениями в колдовстве, поедет с нами, его закуют в цепи. Ты последуешь в свите моей жены как гостья. Староста, тебе надлежит держать под строгим надзором жизнь семьи мастера, пока суд не вынесет приговор.

Через несколько минут все было кончено. Леви заковали в цепи и привязали за руки к седлу одной из лошадей кортежа. Его близких, рыдающих и посыпающих по древнему обычаю головы пеплом, увели в дом на окраине деревни и заперли там. Мстительная Латифа торжествовала. Ее, гордую, с надменной улыбкой, усадили в повозку вместе с женщинами из губернаторской свиты.

***

Суд состоялся в Иерихоне через две недели. За это время Латифа успела ночными свиданиями и ласками выторговать у губернаторского писца - красивого, рослого араба - бумагу о праве заочно расторгнуть брак Брурии со своим сыном. Когда Леви ввели в зал и поставили на колени перед судьями, он не выказал ни малейшего смятения. Когда ему было предложено признаться во всех обвинениях и назвать степень вины каждого из своих близких - в подстрекательстве, соучастии или сокрытии улик - он вымолвил лишь три слова: "Они все - невиновны!". Начались долгие, обстоятельные речи обвинения. Латифа, поклявшись на Талмуде, повторила свои слова о том, как Леви приносил ночами в жертву духам жажды и смерти черного ворона. Улыбаясь и посылая тайные знаки страсти губернаторскому писцу, присутстсвовавшему в качестве свидетеля, она удалилась из зала. Тот, вконец очарованный, запинаясь, бормотал чужие слова, обвиняющие Леви в еще более страшном деянии - богопротивной кровосмесительной связи с родной, да к тому же замужней сестрой. Говоря это, он апеллировал к одинокой, уединенной жизни Леви в родной деревне, когда из женщин его навещала изредка только Брурия. Сам Леви отказался говорить в свою защиту - занятый своей тонкой работой, он не мог припомнить никаких событий, могущих послужить доводом к оправданию. Против молодого мастера свидетельствовал сам губернатор провинции, отличавшийся суеверием. Свою жену, желавшую для Леви свободы, он даже не допустил в зал суда, сославшись на ее возможную подверженность темным чарам, наложенным на злополучный хитон.
Приговор суда был суров: смертная казнь обезглавливанием для Леви, пожизненная подземная тюрьма для его матери и отца - за подстрекательство и соучастие. Брурию заочно развели с мужем и присудили к побитию камнями. Ее кровосмесительную связь с родным братом в колдовских целях тоже сочли доказанной. Расписанный Леви хитон разорвали на части, попрали ногами и сожгли в присутствии всех судей. В родную деревню мастера помчались воины, чтобы заковать в цепи и доставить в Иерихон его семью. Леви должен был дожидаться казни в темнице.
Воины вернулись ни с чем - не вынесшая презрения односельчан Брурия повесилась ночью на собственной рубашке. Проснувшись и увидев мертвую дочь, Хаздасет умер от разрыва сердца, даже не успев издать крик. Овдовевшая Сайферра, к тому времени беременная третьим ребенком, впала от горя в глубокое забытье. Ни заклинания, ни молитвы, ни душистые травяные настои не смогли пробудить ее - несчастная мать не принимала ни воды, ни пищи, и пережила свою дочь и мужа всего на три дня.
Когда Леви вывели на казнь, толпа осыпала его оскорблениями и бранью. В лицо ему летели гнилые фрукты, пару раз какие-то молодые женщины даже пытались бросать камни. На шее молодого мастера висела табличка с надписью "Чернокнижник, прелюбодей и растлитель". Казнь должна была совершиться на одной из площадей Иерихона. Там уже ждал палач и священник, который должен был прочитать над осужденным последние молитвы.
На площади Леви поставили на колени. Палач - молодой солдат - совершал казнь в первый раз, он был в смятении и меч заметно дрожал в его руке. Леви слышал много легенд о героях, казненных врагами со второго, а то и с третьего удара. В этих легендах превозносилось умение достойных людей стойко сносить боль. Он всегда воспринимал таких героев как каких-то нереальных сущностей. Но сам он был всего лишь обычным человеком и не желал терпеть боль перед смертью по чужой воле. Поэтому, встав на колени посреди площади, он сказал палачу:

- Прошу тебя, пусть твоя рука не дрогнет, когда опустит топор. Я прощаю тебя, ведь ты не убийца, только сейчас позволь мне уйти без боли.

Глашатай зачитал приговор, и Леви взглянул на небо. На фиолетовое небо, каким он видел его всегда. Взглянул в последний раз. Потом он слегка нагнулся, вытянул шею и тень палача заслонила солнечный свет. Прозвучала короткая молитва, рука с топором, не дрогнув, опустилась, и Леви полетел вдаль, мягко ступая по шелковистым желтым облакам. Полетел в свое фиолетовое небо.
Узнав о казни Леви, Латифа испытала большую радость. Теперь она отомстила ненавистному мастеру сполна. Только сын, потерявший горячо любимую жену, беспокоил ее своей глухой тоской. Она пробовала успокоить его разговорами, но все они неизменно превращались в скандалы - доводы Латифы о "странном" и "дурном" нраве Брурии выводили его из себя. Отношения матери и сына совершенно расстроились. Он выкупил старый дом, в котором жила семья Леви, и поселился там один. Кроме того, воцарилась жестокая засуха. Каждый день староста со скорбно согнутой спиной входил в свой дом и жаловался Латифе на жару и безводие. Подземный водоводный канал с ближайших холмов почти пересох, людям и скоту уже не хватало воды, а о поливе не стоило даже вспоминать. Кроме того, со смертью Брурии у деревьев почти перестали виться пчелы и шмели, а разведенный Сайферрой сад с красильными травами погиб в первый же месяц засухи. Старый Номму, потеряв мастерство Леви и большую часть красок, потерял и весь свой скудный доход. Надеясь как-то поправить положение и добыть денег на отъезд из деревни, он пошел в пустыню за красным железняком и суриком. Прошел день, другой, третий, и вскоре стала ясна и как-то привычна мысль о том, что старик уже не вернется.
Через два месяца после казни Леви в деревню пришло несколько прокаженных путников. Закутанные с ног до головы в серое тряпье, отверженные всеми, они просили дать им немного воды для того, чтобы дойти до "долины прокаженных" в окрестностях Иерихона. Старшины деревни приказали женщинам вынести на окраину несколько ведер воды. Когда прокаженные переливали воду в свои бурдюки, между ними разгорелась ссора. Латифа, следившая вместе с мужем, чтобы после того, как больные уйдут, ведра были тут же сожжены, властно закричала:

- Как вы смеете, гнусные твари! Вы доставили нам столько хлопот, а теперь деретесь из-за нашей воды?! Бог проклял вас, и я тоже вас проклинаю! С вас довольно? Тогда забирайте воду и уходите поскорее! Лучше бы вам было вообще не рождаться!

Один из прокаженных, которого уже почти затоптали на земле, вдруг вскочил и бросился на женщину. Прошипев что-то нечленораздельное, он сквозь тряпье глубоко царапнул ее ногтями по лицу. Латифа ногой ударила больного в пах, и тот, согнувшись, покатился в сторону. Потом она бросилась к мужу, требуя для себя покровительства и защиты. Но тот с криком отшатнулся от нее и бросился обратно в деревню, громко стеная и поднимая с дороги горстями пыль. Латифа поняла: мерзкий прокаженный заразил ее, обрек на вечное отвержение и мучительную смерть. Не помня себя от ярости, она бросилась за уходившими больными, напала на одного из них и вцепилась зубами ему в горло. Другие прокаженные бросились выручать товарища по несчастью, но было уже поздно. Несчастный был распростерт по земле и его тряпье быстро намокало от крови. Латифа, с окровавленным ртом, как пустынный призрак, стояла над ним на коленях с мутными, невидящими глазами. Прокаженные несмело приблизились, и убедились, что их товарищ мертв. Издавая странные выкрики, они бросились бежать прочь так быстро, как только позволяли им разъеденные болезнью ноги. Латифа поднялась с колен, оторвала от своего хитона край и замотала им лицо. Потом она взяла ведро, до половины налитое водой и медленно побрела по дороге вслед за прокаженными. Кровь убитого попала ей в глаза, зрение сквозь ее пленку изменило мир вокруг, и теперь Латифа видела небо фиолетовым, таким, каким его видел когда-то Леви. Кровь засыхала, туман и резь в глазах уводили женщину в сторону от дороги, в пустыню.
Жители деревни не слишком жалели об исчезновении Латифы. Засуха продолжала терзать многострадальную землю. Водяной канал совсем пересох, и стало ясно, что если жители не покинут свои дома или где-то рядом не найдется источник воды - всю деревню ждет неминуемая гибель от жажды. Прежний сельский староста после потери жены сложил с себя власть, старшины разошлись по домам, занятые своими проблемами. Сын старосты, узнав об исчезновении матери, казалось, совсем не горевал, бросил имущество, взял у отца мешочек со всеми деньгами семьи и отправился в Иерихон - пытать счастья в торговле. Некоторые сельчане разбрелись по окрестностям в поисках воды. Солнце палило все сильнее, от жажды начали умирать животные, их тела гнили на пастбищах, привлекая рои мух. Прошел день, второй, и по дороге потянулись один за другим повозки с кучами домашних вещей. Жители деревни снимались с места и уходили каждый своей дорогой - искать другой дом. Через неделю деревня полностью обезлюдела. Хлопали на горячем ветру циновки, забытые в пустых домах, песок струйками перелетал с крыши на крышу и шелестел в сухой траве погибшего сада, обтачивая умелыми прикосновениями голые почерневшие стволы.

Прошел год. Засуха прекратилась, но погибший сад никогда уже не знал рук садовника, а земля - мотыги хлебороба. Вновь обводнившийся канал от трупов животных стал давать зловонную и непригодную для питья воду. Разрушающиеся дома никто не заселял, и они еще долго стояли под палящим солнцем безмолвными призраками. И только одинокие путники, торопившиеся побыстрее миновать это странное неприветливое место, рассказывали о странных стонах, слышавшихся им в завывании ветра. А потом - уже в Иерихоне - хозяин красильной лавки, молодой с виду, но уже совершенно седой человек, рассказывал своим редким покупателям историю о необыкновенном мастере, изображавшем небо фиолетовым цветом. И путники, уходя, на всю жизнь сохраняли в памяти образ странной картины, висевшей на стене лавки - с великолепным садом под фиолетовым небом с желтыми облаками. И ночами улетали в своих снах в странный мир, похожий на рай. Они видели невероятной красоты сады, цветы, пруды и фонтаны, слышали щебетание диковинных птиц. По утрам им не хотелось просыпаться. Но приходил новый день, и исчезал рай, а людям, смущенным игрой воображения, оставалось лишь мучительно думать и пытаться разгадать тайну. И надеяться лишь еще раз увидеть в снах мир, созданный неизвестным мастером. Еще раз увидеть желтые облака на фиолетовом небе.

В наушниках: Nightwish - The Islander
Состояние: философски задумчивое