Анализ

      Входы не охраняются.
      Тому есть множество причин, начиная банальным соображением: «Зашел? Сам виноват». Их слишком много на территории города, не напасешься милиции их все сторожить. Да и войти не так-то просто.
      Раньше войти мог почти каждый. Смотрели, удивлялись. Но делать там решительно нечего, так что интерес к аномальным областям быстро угас. Кроме того, появляющиеся с наступлением темноты твари распугали всех любителей праздно погулять по «параллельному миру».
      А теперь лишь единицы, идя по обычной улице, могут пересечь ту невидимую черту, которая переносит их в безжизненный серый город, остальные — просто идут по улице.
      Входы на этой стороне и Выходы на той жестко связаны между собой, но расстояния между ними в нашем мире и в том могут отличаться, зачастую довольно значительно. Иногда я вхожу туда, чтобы сократить дорогу. И стараюсь по вечерам не ходить в незнакомых районах — Вход невидим, он может быть где угодно.
      Туда не попадешь на машине, только пешком. Неизвестна высота Входов — летать люди не умеют, а с любыми техническими ухищрениями переход невозможен.
      Там редко встретишь людей — мало кто вообще может войти, и еще меньше тех, кто решается это сделать. Там красиво и опасно, и ходить туда — просто ненужно.
      Опасно, кстати, не только из-за тварей. Если на тебя там нападут — люди, кто же еще? — ради денег или каких-то ценностей, очень легко сделать так, чтобы до Выхода ты не добрался. И никаких улик: твари не оставят от тела ни следа.
      Люди опасны днем, твари — ночью. В зданиях и прочих темных местах — в любое время. Конечно, некоторую защиту дают черные ножи, одни из тех немногих вещей, которые можно найти в том мире и применить хоть с какой-то пользой. Но что значит нож против пары центнеров мышц и острых, как бритва, когтей? Так, баловство. Твари сторонятся этого темного металла, но убить их вряд ли получится.
      Никто не знает, откуда всё это взялось, в чем причина и как это исправить. Никто даже и не пытается это исследовать — одни ученые не могут войти и считают нашу аномалию выдумкой, другие — могут, но боятся. А Входы — просто есть. Странный серый город без жителей, неизученный и потому безымянный, совсем не похожий на наш даже по архитектуре, теперь связан с этим миром, и спасибо, что твари, которых мало кому посчастливилось рассмотреть вблизи, не могут воспользоваться Выходом.

      
      Интроекция

      Их много, и они все опасны. Я видел, как они убивают. Кого-то я замечал издали. От некоторых мне случалось убегать. С кем-то даже говорил.
      Еще до той горгульи мне довелось пообщаться с Химерой. Приятного мало — лежать мордой в асфальт, чувствовать её тяжелую лапу на спине и слышать, как её когти протыкают толстую кожу куртки. У неё был очень ласковый голос, мурлыкающий, голос, каждый звук которого похож на чей-то далекий смех.
      Тогда я видел Сфинкса. Краем глаза, вывернув голову и стараясь не шевелиться.
      Высоко-высоко, на крыше-башенке, он лежал спиной ко мне, и я видел только хвост и сложенные крылья, перья которых ярко светились синим.
      Это зрелище завораживало настолько, что я спросил:
      — Я смогу поговорить с ним?
      Химера смеялась.
      — Ты ему неинтересен. Он разговаривает только с равными.
      Я не помню остальной разговор, не помню, как ей удалось меня поймать, не помню, как я в итоге сбежал. Запомнил только лапу на спине и сияющие перья. Синий свет, разлитый над серым городом.
      Тогда я понял, что Сфинкс и есть центр того мира. Его суть. Его луна.
      А сейчас мне не давали покоя слова горгульи.
      Во мне было что-то, на чем сыграли твари. Это дурацкое стремление помогать. Спасать. И они меня обманули. Сначала легкое помутнение — я зачем-то засмотрелся на пейзаж, хотя давно этого не делаю, это бессмысленно, глупо и опасно. Потом сильнее — ребенок, зовущий на помощь. Ну а дальше, когда я купился, уже на полную катушку, с настолько очевидными парадоксами, что даже дурак бы догадался. Но я не догадался, пока не понадобилось бежать. И вот — последний крючок: «С чего ты взял, что их не было?»
      Их ведь действительно не было. Если посудить здраво — не могло быть. Но не оставляет мысль, что Химера, затуманив мне разум, спокойно откусывала им головы, пока я бежал к Выходу.
      Нет, невозможно.
      Одна из их шуточек. Твари любят такие шутки. Не зря Сфинкс у них главный.

      

      Дружба

      Главное — не смотреть в чердачные слуховые оконца. Не то, чтобы это опасно, просто страшновато думать, что там, за ними. В темноте. А еще можно слишком увлечься, пытаясь разглядеть в этой темноте очертания — чего? — и вот тогда уже…
      — Держи крепче, я полез!
      Это Джон, мой лучший друг. Мы дружим чуть ли не с детского сада, и это очень удачно, что мы оба можем входить сюда. Остальные приятели, утратившие способность пользоваться Входами, как-то постепенно отсеялись — им серый город неинтересен, и нам стало не о чем говорить. А Джон ходит, как и я, если не чаще.
      В данный момент он прицепился к страховке и собирается лезть с крыши, на которую мы забрались по пожарной лестнице, на подмеченный им вчера балкончик. На балкончике богато: пара ножей, какие-то вышитые тряпки (хотя я не удивлюсь, если они рассыплются прахом при малейшем прикосновении — обычно так и бывает) и витая металлическая фигурка — полнейшая безделушка, но Джон такие вещи любит и таскает при случае из любого доступного места. Может, продает каким-нибудь фанатичным коллекционерам, не спрашивал. Вряд ли они вообще существуют.
      — В окна не смотри, — напоминаю на всякий случай.
      Он усмехается:
      — Что, опасно?
      Киваю.
      — Твое любимое слово, блин, — проверяет карабин, дергает за трос.
      — Потому и жив, — думаю, не рассказать ли ему про ловушку с ребенком. Вряд ли. Я не выкрутился, меня просто отпустили.
      Джон пожимает плечами и начинает спускаться. Довольно лихо.
      Придерживаю трос. Осматриваюсь — дом на перекрестке, и отсюда видно три улицы. Пусто. Иногда поглядываю вниз.
      Тряпки, разумеется, расползлись, под ними пусто. Джон убирает ножи и фигурку в рюкзак, поворачивается… замирает.
      Просто замер на месте.
      Лицом к стене. Нет — к окну.
      Черт, я же говорил не смотреть!
      Дергаю страховку изо всех сил, так, что Джон чуть не падает. Поднимает голову. Стучу кулаком по лбу, показываю растопыренными пальцами на глаза. Понял, отошел к балконным перилам, полез. Медленно выбираю трос. Дожидаюсь, когда он заберется на крышу и отойдет от края.
      И от души отвешиваю ему затрещину.
      — Э, спокойно! Всё в порядке, я просто немного задумался.
      — Черта с два, — сажусь, достаю сигареты. Вот идиот же, а!
      Нельзя смотреть в темноту.
      Просто нельзя.
      Неприятно признавать, но я очень сильно испугался. Утешает, что всё-таки не за себя.
      Идею проверить другие балконы по размышлении единогласно отметаем — провозимся до темноты, никто нас с этого дома уже не снимет. Кроме тварей. Перед спуском обхожу крышу, осматриваюсь. По-прежнему никого, по-прежнему тишина. Хорошо.
      До Выхода осталась пара кварталов, и Джон, похоже, расслабился. Услышав из проулка «Эй, пацаны!», не бросился бежать, как поступил бы любой разумный человек в такой ситуации, а обернулся и остановился. Я дернул было его за рукав, но трое типов уже подошли поближе, чтобы озвучить свою просьбу:
      — Слышьте, мы тут, по ходу, заблудились, Выход какой-нибудь не покажете?
      Не помогать. Ни за что. Это либо гопники (подвид «бандит параллельный обыкновенный»), либо, как в тот раз с Химерой, вообще чертова иллюзия.
      Джон начинает объяснять, указывая в сторону Выхода, я ненавязчиво кладу руки на ножны, наблюдая, как двое спутников разговорчивого типа делают то же самое.
      А дальше всё очень быстро: я отталкиваю Джона, мимо его плеча пролетает нож, я уворачиваюсь от удара одного типа и блокирую нож другого обоими своими, третий получает по голове рюкзаком Джона и в живот — его же кулаком, а потом мы, видя, что силы неравные, драпаем к Выходу.
      Вход, соответствующий ему, расположен очень удачно — в центре города, через дорогу от банка с крайне недовольной таким соседством и потому крайне бдительной охраной. Не знаю, на что те ребята надеялись. Впрочем, если сделать всё чисто, местоположение Входа роли не играет, а если жертва оказалась сильнее, можно ретироваться самим.
      В любом случае, нам повезло.
      Вечером, когда мы сидим у меня дома и пьем пиво, я рассказываю Джону про ловушку с иллюзиями.
      Про разговор с горгульей молчу. Как молчал про Химеру и Сфинкса.
      Не знаю, почему, но этим я не могу поделиться даже с лучшим другом.
      Это моё.

      

      Любовь

      Я не хочу напрасно рисковать, так что назначил встречу рано утром. Чтобы с гарантией. И вот уже время близится к полудню, я сижу на газоне возле Входа и жду.
      Что она там, носик пудрит полтора часа кряду? Стараюсь бороться с раздражением, хотя когда Мила отзвонилась в последний раз («Ой, извини, я тут немного задерживаюсь, мы с мамой в магазин зашли, уже скоро буду», вот дура!), удержать нейтральный тон было сложно.
      Мила — сестра Джона. Она может использовать Входы, но в одиночку боится, а никто из её многочисленных друзей-подружек составить ей компанию не способен. Обычно её выгуливает брат, но в последнее время приходится мне. Кажется, она положила на меня глаз. Она невероятно глупа, но мне её мозги и не нужны.
      Идёт, наконец-то. С раскрашенным лицом и уложенными волосами. Хорошо, что Джон надрессировал её правильно одеваться для таких прогулок, иначе я бы гулял с ходячей мишенью. Но на неё и в серой джинсе посмотреть приятно.
      Встаю.
      Она что-то говорит про свой утренний шопинг, я делаю вид, что слушаю. Было бы интересно пропустить её вперед и посмотреть, как она исчезает во Входе — была и нету. Но это неразумно.
      Кладу руку на ножны. Прохожу первым. Городской шум, привычный и потому почти не регистрируемый восприятием, схлопывается пронзительной тишиной.
      Я люблю это место. Вытянутая площадь в форме буквы «О» — в середине буквы овальный пруд с антрацитово-черной неподвижной водой (водой ли?), а вокруг неё сквер с деревьями, похожими на кедры, только иголки серебристые. Под ногами брусчатка с черными прожилками, над головой — светлое-светлое пустое небо. Простор. Площадь находится в низине, и видно, как в нескольких километрах отсюда по склонам карабкаются серые дома с синими тенями.
      Мила активно восхищается пейзажем, но голос старается не повышать и воду не трогает. Вот и умница.
      Слушаю её болтовню краем уха, безопасность важнее. Она что-то говорит про нашу уникальность и превосходство над серой массой, раз уж параллельный мир открывает нам свои двери. Я быстрее поверю в то, что у нас более вкусное мясо, как раз такое, как нравится тварям. Вслух я этого не говорю, конечно.
      Она просит меня как-нибудь мужественно встать для фотографии. С ножами, разумеется. Я считаю это идиотизмом, но подчиняюсь. По крайней мере, пока она изображает из себя крутого фотохудожника, она молчит.
      На самом деле Мила очень приятная девушка, а у меня, видимо, завышенные требования. Но мне она кажется тупицей, и ничего тут не поделаешь.
      А вокруг тишина и покой.
      Садимся на землю — здесь чисто. Достаем бутерброды и воду. Я ем, не забывая осматриваться и прислушиваться, Мила экспроприирует один из моих ножей и, подкручивая фокус, пытается снять его поэффектнее. Черный нож на фоне черной воды? Ну удачи.
      Своего ножа у неё нет, потому что она всё равно никогда не научится с ним обращаться. Да и незачем: есть Джон, есть я. Мы защитим.
      Потом мы идем фотографировать странные дома, и я начинаю нервничать. До заката в нашем мире еще часа три, но здесь иногда темнеет совсем непредсказуемо, и я не хочу уходить далеко. Но Мила увлеклась, и я тащусь за ней, постоянно прокручивая в голове расположение ближайших Выходов.
      Потом Мила начинает утверждать, что одно из эклектичных зданий у нас на пути — это барокко, я зачем-то начинаю с ней спорить, и здравая мысль «Ты ведешь себя нетипично, значит, пора удирать!» приходит ко мне слишком поздно.
      Кажется, что сумерки — это растворенный в воздухе краситель. Как-то всё сразу теряет четкость очертаний, смазывается.
      Я хватаю Милу за руку и тащу к Выходу, она поначалу не понимает, сопротивляется. Осознает довольно быстро, но нам бежать два квартала, и мы не успеваем.
      Я только услышал вой.
      Взмах крыльев.
      Вскрик.
      Реагирую заторможенно, вяло, не до конца воспринимая ситуацию.
      Стою с вытянутой к небу рукой, и пальцы сжимают пустоту.
      Но почему-то мне её не жалко.

      
      Вытеснение

      Почему же они нас впускают? Почему позволяют нарушать покой своих владений цветом и звуком? Что им от нас нужно?
      Я не могу избавиться от мысли, что мы для них и правда лишь куски мяса. И иногда игрушки. Наверное, эти жестокие создания живут сотни лет, видели за это время тысячи лиц и познали какую-нибудь бесконечную мудрость, которая теперь отражается в их синих крыльях… Нет. Просто твари. Хватит думать о Сфинксе.
      Но когда я бежал, высматривая в небе горгулью, утащившую Милу (а на самом деле, конечно же, просто бежал к Выходу, нечего себя обманывать), я снова видел его, теперь уже в профиль. Львиное тело, сочащееся синей дымкой, развалившееся на крыше в классической сфинксовой позе, сложенные крылья, пышный воротник-грива из сияющих перьев — лица не видно.
      И он был ближе, чем в первый раз, но так на меня и не взглянул.
      А я собрался с духом и выбежал.
      А Мила осталась там. Наверное, её уже сожрали…
      Кажется, что они играют со мной. Подначивают. Сколько у них было возможностей убить меня? Но я до сих пор жив. И до сих пор могу войти в их странный мир. Что им от меня нужно?

      

отредактировано: 23-12-2010 14:09 - Arde

      Совесть

      Джон рвет и мечет. Ничего удивительного. Я позвонил ему ночью, сообщил, что случилось, и он был готов в тот же момент бежать к ближайшему Входу. Не знаю, кто его в итоге образумил, я или его жена, но он согласился подождать до рассвета.
      Утром он разбудил меня настойчивым звонком в дверь (да, я смог заснуть, причем довольно крепко), выяснил, где всё случилось, выбрал, как ближе добраться (пара сотен метров отсюда до Входа, там три квартала до Выхода, пройти дворами до другого Входа, вуаля!) и потащил меня на улицу.
      Сразу после первого перехода вытащил ствол — я даже не успел испугаться — и протянул мне. Не знаю, боятся ли твари пули так же, как черных ножей, но Джон почему-то в этом уверен.
      Сейчас мы нарезаем круги по городу. Джон злится. Наверное, стоило бы поддержать его, как-нибудь бессмысленно обнадежить… я просто не хочу этого делать. И так понятно, что эта идиотская спасательная миссия обречена на провал.
      Мы даже залезали на крыши, карабкаясь по скрипучим лестницам и рискуя сорваться. Разумеется, мы не увидели ничего полезного. Твари не выходят на свет.
      Это просто глупо.
      Я устал, правильнее сказать, задолбался, а Джон всё порывается войти в какое-нибудь затянутое тьмой парадное и найти там приключения на свою голову. Отговариваю — все дома в городе не проверишь.
      Он тоже устал, почти отчаялся, почти в истерике, но упорно идет. Куда? Без понятия. Просто идет.
      Не думаю, что Мила того стоит. Напрасные усилия.
      Усмехаюсь. Вот теперь я точно мыслю здраво — никакой помощи детишкам, никаких походов за похищенными принцессами. Я просто поддерживаю друга. Своим присутствием. Чуть-чуть.
      Он же друг мне, в конце концов.
      Прошло еще несколько часов, и теперь веду я. Джон плетется за мной, поникший, потерянный. Я, само собой, иду к Выходу. Не напрямик — надо же создать иллюзию заинтересованности. Но расстояние до Выхода уменьшается, и это меня греет.
      А вот взгляд на часы не греет ничуть. Пора выходить, хватит с меня встреч с тварями. Увидеть лицо Сфинкса было бы здорово, но как-нибудь не сейчас. Я лучше еще поживу.
      — Ты что, хочешь ее вот так бросить?!
      Ага, до него, кажется, дошло.
      — Стемнеет, и мы поймаем этих уродцев и узнаем про Милу! Уж я-то об этом позабочусь.
      Вот кретин.
      — Жень… — а что сказать-то? Логика бессильна против вооруженного человека, свято верящего в то, что семья всего превыше.
      — Ты оставил ее умирать, а теперь еще и от меня решил избавиться?! — а вот и истерика. Джон размахивает стволом, указывая куда-то на крыши. — Ты должен был защищать её, и что в итоге? Сбежал! Трусливо смылся, бросив слабую девушку! Боишься их? А меня не боишься?!
      Он кричит. Долго. Обвиняет… ну, наверное, имеет право. Я просто стою и жду. Выход в паре метров сзади меня. Кричи сколько угодно.
      Сумерки, как всегда, приходят неожиданно. Мне уже даже не страшно, я собран и знаю, что делать.
      Джон кричит.
      Он не замечает того, что уже заметил я: Химера на портике здания, похожего на театр или музей, застывшая статуей горгулья на крыше и еще одна — на балконе соседнего дома. Три пары круглых белых глаз.
      На Джона не смотрят, только на меня.
      А он кричит, и это начинает меня раздражать.
      — Да ты вообще её не ценил! — вопит, как баба. Как будто это Мила вселилась в него и решила воспользоваться его артикуляционным аппаратом. — Так будь хоть раз мужиком и помоги мне её отыскать.
      Ну точно баба.
      Надоел.
      Вытягиваю ствол, стреляю. Почти не целюсь, и так в упор. В голову, чтобы заткнулся.
      Друг, друг. Жалкое зрелище.
      По крайней мере, он замолчал.
      Равнодушно смотрю на тварей. Диспозиция не изменилась, только теперь они смотрят не на меня.
      На здании напротив лежит Сфинкс.
      У него белое человеческое лицо в обрамлении пронзительно-синих перьев, но я не обращаю на это внимания. Я смотрю в его глаза, огромные, зеркальные, до того ясные, что в них видно мое отражение — человек в черном, с пистолетом в опущенной руке, у ног которого лежит другой человек, в луже крови, с простреленной башкой.
      Сфинкс садится, обвивая задние лапы оперенным хвостом, распахивает крылья, озаряя улицу их сиянием, улыбается, обнажая острые клыки, и голосом, похожим на дробящееся хрустальное эхо, на колокол, на хор из сотни человек и тысячи птиц, говорит:
      — Здравствуй.