Полярным сиянием щерилось небо, на голову падая с остервененьем. Вот бездна моя,на границе личного гетто распласталась она, как девица во сне. И дотронуться страшно, вспугнешь ведь мгновенье. Совершенство не терпит ни речи, ни рук.
Небо падает долго, как будто игриво, только в музыке ветра в аллегро смех Баньши вдруг сорвется на крик. Значит кто-то теряет, ну а кто-то найдет утром высохший труп.
Я стою на границе. Распахнута бездна. Слышны крики ворон, чей-то голос промолвит: "Вперед!"
Я стою на крою, я боюсь падать в пропасть. Я не знаю, есть ли у бездны сей дно.
Небо перевернуло мой мир, как кибитку. Разбросало по полю пожитки из прожитых лет. Собирать - труд напрасный. Оставить мне жалко. Пусть лежат, будто клад. Я потом заберу.
Шелестят меж собою ракитовы кущи, ветер бьет по лицу незримой рукой. Он - ревнивые смотритель просторов сей бездны. И тут я подумал, морщась от боли: "Откуда у Бездны границы и дно?"
Гамельнский дудочник играет Андем
Настроения и фанаберии заторможенное
Тишина средь забытых могил так манит, раздражая
Оголтелую жизнь, ей бы только вдыхать себя в камень,
Воскрешая всех тех, кто смеясь и картинно страдая,
Уходил в последний закат, во вдовстве оставляя тень.
И вот путь через век, через мрак, через звучные сказки,
По дорожке на север, а там, у оградки таясь,
Ждет немыслимых звезд ладный бес после пьянки,
Он ночами не спит, об одном лишь молясь,
Чтоб вернулись к нему белоснежные крылья,
Чтобы грязь отряхнуть и к Эдему лететь,
Карамельной луны свет ему наслажденье,
Он дурманит его, и внутри помогает гореть
То ли грезой о том, как он входит в начало начал,
Обернет время вспять, проживет две-три жизни зараз,
Чудесами прольется он там, где еще не бывал,
И душе своей стылой подарит еще один шанс.
Но что сделано, то не воротишь, как ни крути:
Кто однажды предал, кто себе долго врал,
Отрекался от дара любви, то и быть ему во клети,
Что себе он и создал сам. У сказки недобрый финал.
Гамельнский дудочник играет Dark the Suns
Настроения и фанаберии сомнамбулическое
Будет ночь, будет сон, сон разорван на тысячу лиц. Будет стылых идей влажный след на щеках. Вновь поманит в нездешнюю высь, в паутину бесславных потерь, одиночеством духа сотканный в небе мираж.
Наваждение мое, отпусти, слишком больно сейчас. Нет уж сил отказаться, и смысла идти нет вперед. Отпусти! Мне не надо! Та чаша испита до дна. И на дне запеклась в ритуалах священная кровь.
Наваждение мое, просто нечем, пойми! Я сгораю внутри раз за разом, но мало огня для простого такого родного тепла. Не умею я греть, не дано, уж прости.
Или нет — не прощай — продолжай искушать. Так на пару секунд я вновь стану почти что живой. Это странное чувство — вернулось — дабы вновь воскресить да в могильную грязь понадежней втоптать.
Так была ни была. Все потери смешались в дорожной пыли. Позади сожжены мною сотни мостов. Прощай, тихая гавань. Опаленные крылья расправлю я вновь. Полечу мотыльком в неизбежность, в заповедную бездну, в страну несвершенных чудес, скоротав зачумленную вечность в своем первозданном аду.
Там проходят тенями года,
И ненастьем хмурится небо,
Синева бесконечного льда
Контрастирует с ржавчиной лета.
Там нелепость смешав с озорством,
Вновь чарует случайная нежность,
А в закате пылает огнем
Злой любви лихая небрежность.
Там считают людей по часам,
Пустотой полны жесты и фразы.
Там проклятья не шлют врагам
И не пишут друзьям дивной прозы.
Такова уж реальность моя:
Разбитною чумой в оба дома
Она входит. Не видит меня.
Мой посмертный покой не тревожит.
Ночи стылый покой не тревожит сон мертвых героев,
Снова на эшафот восходить, словно солнце под утро.
Времена несмешных дураков и нелепое счастье весною —
Это было и будет. Но вновь растревожит нутро
И поманит меня в долгий путь по озябшим тропинкам
Может память о прожитых днях или просто минутная блажь.
Вот маршрут уж расписан симфонией нервной по нотам,
Вот реальностью стал наспех вытканный шелком мираж.
В той прохладе чудес места нет мерзлым слезам,
Ни унылых теней, ни гаданий, ни мелочной фальши.
Стопка на посошок разольется вересковым медом
Да напутствием вслед прозвучит вопль Баньши.
Гамельнский дудочник играет Dark the Suns
Настроения и фанаберии плохое
Искать слова, ловить снежинки мыслей, сложить узор.
Сжечь в пепельнице письмо, трусливо и зло — вновь вздор.
Искать слова, ловить снежинки мыслей, сложить узор.
Сжечь в пепельнице письмо, трусливо и зло — вновь сор.
Курить, задыхаться, реальностью вырвать фантом
Из памяти, дури душевной, но дьявольский сон
Снова расставит всё по местам:
Мой морок, мой ангел найдет меня там,
Он сводит меня с ума.
Желать, отдаляться, забыть, черт возьми,
Весною так просто влюбится, весною так просто уйти
От себя, отбросив броню. "Лети,
Душа смешная, лети
Мотыльком к своему дорогому огню".
Гамельнский дудочник играет Канцлер Ги
Настроения и фанаберии так себе
21:51 11-12-2017
Умер Сергей Николаевич Есин
Вообще не верится. Такие не умирают. Это вообще ни разу не правильно. От Сергея Николаевича всегда такая энергия била гейзерами, что про такую глупость как возраст, время и что этого человека когда-нибудь не станет даже не думалось. Сергей Николаевич не просто один из лучших писателей двадцатого века. С его уходом ЛитИнститут лишился еще и самого лояльного, терпеливого и доброжелательного к студентам Мастера, умевшего увидеть в тексте прекрасное и деликатно научить изгонять из него несовершенства, сохраняя при этом текст живым.
Я поступала как раз в последний год его бытности ректором. Он то гонял на велосипеде, то на машине. Всегда энергичный, остроумный. Верящий в то, что бесталанных студентов в ЛитИнституте нет.
И да, для меня тоже во многом ЛитИнститут - это Есин. Потому что есть Сергей Николаевич, значит все нормально. И аттестацию очередную не завалим, и здание никто не отожмет.
Как-то так.
https://www.kp.ru/daily/26768/3800987/
Настроения и фанаберии плохое