дневник заведен 20-08-2008
постоянные читатели [31]
Agamemnon, Amaru, Azi Dahaka, blueskyup, DAVID MELIKYAN, Ewige, Gork, Madison, Mechanical Priest, MusicAniMato, NavRe, NekoTheSpook, october trees, paws, Philip Rhayader, Pulka, Roderick Usher, RosesSpring, Scream Sam, Seele, Valoo, Witchking, ZeppLondon, zviozdniy, Алиса в стране чудес, Демон этого города, Император Фридрихъ, Каприз, Молот Торы, Осень, Так_получилось
Agamemnon, Amaru, Azi Dahaka, blueskyup, DAVID MELIKYAN, Ewige, Gork, Madison, Mechanical Priest, MusicAniMato, NavRe, NekoTheSpook, october trees, paws, Philip Rhayader, Pulka, Roderick Usher, RosesSpring, Scream Sam, Seele, Valoo, Witchking, ZeppLondon, zviozdniy, Алиса в стране чудес, Демон этого города, Император Фридрихъ, Каприз, Молот Торы, Осень, Так_получилось
цитатник:
- • лента
дневник:
- • список
- • календарь записей
- • группы записей
- • rss
хочухи:
- • группы хочух
- • rss
интересы [39]
психология, музыка, MySQL, php, магия, рок, живопись, буддизм, гитара, манга, Сальвадор Дали, философия, Сатанизм, классика, Готика, Бах, анимэ, Эрих Мария Ремарк, xml, флейта, кантри, язычество, Метал, Шопен, оккультизм, Габриель Гарсия Маркес, фолк, вампиризм, Джазз, Фридрих Ницше, Индуизм, Ajax, Сомерсет Моем, синематограф (с), Эл Греко, фолклер, кабала, старые боги, сиски
психология, музыка, MySQL, php, магия, рок, живопись, буддизм, гитара, манга, Сальвадор Дали, философия, Сатанизм, классика, Готика, Бах, анимэ, Эрих Мария Ремарк, xml, флейта, кантри, язычество, Метал, Шопен, оккультизм, Габриель Гарсия Маркес, фолк, вампиризм, Джазз, Фридрих Ницше, Индуизм, Ajax, Сомерсет Моем, синематограф (с), Эл Греко, фолклер, кабала, старые боги, сиски
Четверг, 27 Августа 2009 г.
08:08 Сирена
Սիրենա
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Պատուհանիդ կապույտ շղարշը, քամուց տատանվելով, խաղում է կապույտ լուսնի մեռյալ ճառագայթների հետ: Բայց դու դա չես տեսնում: Քո աչքերի առաջ նրա պատկերն է՝ մերկ նստած խութերի վրա: Նա կանչում է քեզ: Նա վաղուց է սպասում՝ մերկ մարմինն ու հոգին ծովի ցայտերի վրա:
Քո քայլերը քնիդ պես թեթև են, ու հատակի տախտակները չեն ճռնչում ոտքերիդ թաթերի տակ:
Բոլորը գիտեն, որ դու երբեք նույնը չես լինի: Այն օրը, երբ դու ծովը տեսար, հասկացար՝ երբեք նույնը չես լինի:
Նա կսպասի քեզ հավերժ:
Շղարշը դիպչում է դեմքիդ՝ թեթև, ասես պարելով, շղարշի միջից նրա ձեռքը շոյում է այտդ, ու ծովային քամու դառնաղի շունչը կանչում է քեզ:
Դու խճճվում ես շղարշի մեջ. ոչ, դա նա է քեզ գրկել: Դու նետվում ես առաջ, բայց գրկում ոչ թե ճկուն, ծովի ցայտերից թաց մարմինը, այլ քամին, որը տանում է քեզ, կանչում նրա ձայնով.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Դու օրորվում ես, ասես նավի վրա լինես, որը սահում է փոթորկալի ծովի վրայով: Ամեն անգամ, երբ դու քիչ է մնում ընկնես, նա իր փափուկ ձեռքերով հրում է քեզ ու ծիծաղում քարոտ ափին զարկվող ալիքների ձայնով:
Քո կողքով անցնում են քաղաքի լույսերը, բայց ի՞նչ են նրանք՝ մեռյալ լուսնի հետ համեմատած:
Ու նրա երգը գլորվում է քամու ուսին, շշնջալով քեզ.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Արդեն ետևում ես թողել քաղաքը, քո քայլերը քնիդ պես թեթև են, ու կառամատույցի տախտակները չեն ճռնչում ոտքերիդ թաթերի տակ: Դու հասել ես կառամատույցի եզրին, ու դառնաղի ցայտերը թրջում են մազերդ: Նա իր ձեռքերն է պարզում քեզ լուսնի լույսից, ու շուրթերը ձգվում են դեպի քո դեմքը: Անհրաժեշտ է միայն ձգվել առաջ...
Դու գրկում ես նրան, ու դուք համբուրվում եք: Համբույրն անկում է, ու տախտակը սահում է ոտքիդ տակից:
Քեզ ողողում է նրա համբույրի դառը ծովը, կլանում ու տանում: Դառը՝ ինչպես արցունքները: Դու մի պահ խեղդվում ես, հետո զգում ես, որ էլ չես վախենում, ու աչքերդ փակվում են: Խավարը կլանում է քեզ, ու հիմա դու նրանն ես: Քո հանգչող գիտակցությանն է հասնում նրա ձայնը.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Слушаю: Сплин - Выхода Нет
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Պատուհանիդ կապույտ շղարշը, քամուց տատանվելով, խաղում է կապույտ լուսնի մեռյալ ճառագայթների հետ: Բայց դու դա չես տեսնում: Քո աչքերի առաջ նրա պատկերն է՝ մերկ նստած խութերի վրա: Նա կանչում է քեզ: Նա վաղուց է սպասում՝ մերկ մարմինն ու հոգին ծովի ցայտերի վրա:
Քո քայլերը քնիդ պես թեթև են, ու հատակի տախտակները չեն ճռնչում ոտքերիդ թաթերի տակ:
Բոլորը գիտեն, որ դու երբեք նույնը չես լինի: Այն օրը, երբ դու ծովը տեսար, հասկացար՝ երբեք նույնը չես լինի:
Նա կսպասի քեզ հավերժ:
Շղարշը դիպչում է դեմքիդ՝ թեթև, ասես պարելով, շղարշի միջից նրա ձեռքը շոյում է այտդ, ու ծովային քամու դառնաղի շունչը կանչում է քեզ:
Դու խճճվում ես շղարշի մեջ. ոչ, դա նա է քեզ գրկել: Դու նետվում ես առաջ, բայց գրկում ոչ թե ճկուն, ծովի ցայտերից թաց մարմինը, այլ քամին, որը տանում է քեզ, կանչում նրա ձայնով.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Դու օրորվում ես, ասես նավի վրա լինես, որը սահում է փոթորկալի ծովի վրայով: Ամեն անգամ, երբ դու քիչ է մնում ընկնես, նա իր փափուկ ձեռքերով հրում է քեզ ու ծիծաղում քարոտ ափին զարկվող ալիքների ձայնով:
Քո կողքով անցնում են քաղաքի լույսերը, բայց ի՞նչ են նրանք՝ մեռյալ լուսնի հետ համեմատած:
Ու նրա երգը գլորվում է քամու ուսին, շշնջալով քեզ.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Արդեն ետևում ես թողել քաղաքը, քո քայլերը քնիդ պես թեթև են, ու կառամատույցի տախտակները չեն ճռնչում ոտքերիդ թաթերի տակ: Դու հասել ես կառամատույցի եզրին, ու դառնաղի ցայտերը թրջում են մազերդ: Նա իր ձեռքերն է պարզում քեզ լուսնի լույսից, ու շուրթերը ձգվում են դեպի քո դեմքը: Անհրաժեշտ է միայն ձգվել առաջ...
Դու գրկում ես նրան, ու դուք համբուրվում եք: Համբույրն անկում է, ու տախտակը սահում է ոտքիդ տակից:
Քեզ ողողում է նրա համբույրի դառը ծովը, կլանում ու տանում: Դառը՝ ինչպես արցունքները: Դու մի պահ խեղդվում ես, հետո զգում ես, որ էլ չես վախենում, ու աչքերդ փակվում են: Խավարը կլանում է քեզ, ու հիմա դու նրանն ես: Քո հանգչող գիտակցությանն է հասնում նրա ձայնը.
«Ես կսիրեմ քեզ հավերժ...»
Слушаю: Сплин - Выхода Нет
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
По морде дали [5]
Четверг, 2 Апреля 2009 г.
02:46
Сотовый все еще был у нее в руке и сейчас вдруг завибрировал, а потом начал играть «Зеленые рукава». На экране возникла фотография Морриса. Мэв нервно нажала кнопку «прием».
– Да?
– Привет, солнышко. Как делишки?
– Спасибо, прекрасно. – А потом: – Моррис? – А потом: – Нет, не прекрасно. На самом деле ужасно.
– Эх, – вздохнул Моррис. – Так я и думал. Впрочем, теперь уже ничего не поделаешь. Время двигаться дальше.
– Моррис? Откуда ты звонишь?
– Трудно объяснить, – ответил он. – Если уж на то пошло, я вообще не звоню. Просто очень хотел тебе помочь.
– Наш Грэхем Хорикс оказался негодяем.
– Да, солнышко, – сказал Моррис. – Но пришло время забыть и отпустить. Повернуться спиной.
– Он ударил меня по затылку, – пожаловалась мужу Мэв. – И он крал наши деньги.
– Это лишь материальное, золотко, – утешил ее Моррис. – Теперь ты по ту сторону...
– Моррис, – твердо сказала Мэв, – этот гадкий червяк пытался убить твою жену. Тебе бы следовало проявить побольше беспокойства.
– Не надо так, золотко. Я просто пытаюсь объяснить...
– Должна тебе сказать, Моррис, что если ты займешь такую позицию, мне придется самой со всем разобраться. Уж я-то не собираюсь такое забывать. Тебе хорошо говорить, ты мертв. Тебе о таком волноваться не приходится.
– Ты тоже мертва, золотко.
Нил Гейман, Дети Ананси
Агрегатное состояние никакое
– Да?
– Привет, солнышко. Как делишки?
– Спасибо, прекрасно. – А потом: – Моррис? – А потом: – Нет, не прекрасно. На самом деле ужасно.
– Эх, – вздохнул Моррис. – Так я и думал. Впрочем, теперь уже ничего не поделаешь. Время двигаться дальше.
– Моррис? Откуда ты звонишь?
– Трудно объяснить, – ответил он. – Если уж на то пошло, я вообще не звоню. Просто очень хотел тебе помочь.
– Наш Грэхем Хорикс оказался негодяем.
– Да, солнышко, – сказал Моррис. – Но пришло время забыть и отпустить. Повернуться спиной.
– Он ударил меня по затылку, – пожаловалась мужу Мэв. – И он крал наши деньги.
– Это лишь материальное, золотко, – утешил ее Моррис. – Теперь ты по ту сторону...
– Моррис, – твердо сказала Мэв, – этот гадкий червяк пытался убить твою жену. Тебе бы следовало проявить побольше беспокойства.
– Не надо так, золотко. Я просто пытаюсь объяснить...
– Должна тебе сказать, Моррис, что если ты займешь такую позицию, мне придется самой со всем разобраться. Уж я-то не собираюсь такое забывать. Тебе хорошо говорить, ты мертв. Тебе о таком волноваться не приходится.
– Ты тоже мертва, золотко.
Нил Гейман, Дети Ананси
Агрегатное состояние никакое
Группы [ Проза ]
По морде дали [2]
Четверг, 12 Марта 2009 г.
07:17
Позднее Тень так и не сумел вспомнить последовательность событий в том сне или их подробности: попытки вызывали в памяти всего лишь вихрь темных образов. Там была женщина. Он повстречал ее где-то, а теперь они шли по мосту. Мост был перекинут над небольшим озером в центре городка. Ветер топорщил воду, гнал волны, увенчанные барашками пены, которые казались Тени тянущимися к нему маленькими ручками.
"Там, внизу", — сказала женщина. Она была одета в леопардово-пятнистую юбку, которая хлопала и взметалась на ветру, и плоть между верхним краем носков и подолом была сливочной и мягкой, и во сне на мосту, перед Богом и миром, Тень опустился перед ней на колени, зарываясь лицом в пах, упиваясь пьянящим, с привкусом джунглей, женским запахом. Во сне он вдруг почувствовал свою эрекцию в реальном мире, стойкое, тяжело пульсирующее чудовищное нечто, столь же болезненное в своей напряженности, как те эрекции, какие случались у него, когда тяжким грузом навалилась половая зрелость.
Отстранившись, он поднял голову, но все равно не увидел ее лица. Но его рот искал ее губы, и они оказались мягкими, и его руки гладили ее груди, а потом уже скользили по атласу кожи, забираясь и раздвигая меха, прятавшие ее талию, проскальзывая в чудесную ее расщелину, которая согрелась, увлажнилась для него, раскрылась для него, как цветок.
Женщина мурлыкала в экстазе, ее рука, пройдясь по его телу, легла ему на член, легонько сжала. Откинув простыни, он перекатился на нее, раздвигая рукой ей ноги, ее рука направила его член между ногами, где одно движение, один толчок...
А теперь он вдруг оказался с этой женщиной в своей старой камере и глубоко ее целовал. Она крепко обняла его, сжала коленями его бедра, чтобы удержать его в себе, чтобы он не смог отстраниться, даже если бы захотел.
Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.
"Кто ты?" — спросил он.
Она не ответила, только толкнула его на спину и, оседлав его единым движением гибкого тела, поскакала. Нет, не поскакала, но начала незаметно тереться о него чередой шелковых волн, и каждая следующая уносила дальше, чем предыдущая. Вибрация и ритм обрушивались на его разум и тело, словно волны, бьющиеся о берег озера. Ногти у нее были острые, как иглы, и они пронзили ему бока, оставляя кровавые полосы, но вместо боли он испытывал одно только наслаждение, все перевоплотилось какой-то алхимией в мгновения подлинного наслаждения.
Он стремился обрести себя, пытался заговорить, но мысли его полнились песчаными дюнами и ветрами пустыни.
"Кто ты?" — снова спросил он, через силу выдыхая слова.
В темноте блеснули глаза цвета темного янтаря, потом ее губы закрыли ему рот, и она стала целовать его с такой страстью, так совершенно и глубоко, что там — на мосту над озером, в его тюремной камере, в постели в похоронной конторе в Каире — он почти кончил. Он парил в вышине, словно воздушный змей, подхваченный ураганом, пытался задержать подъем, не взорваться, желая, чтобы это никогда не кончалось. Он совладал со своим телом. Ведь надо предупредить ее.
— Моя жена Лора. Она тебя убьет.
— Только не меня, — промурлыкала она.
Обрывок чепухи пузырьком поднялся из глубин его мыслей: в Средние века считали, что женщина, которая во время соития будет сверху, зачнет епископа. Так это и называли: метить на епископа...
Ему хотелось знать ее имя, но он не решался спросить в третий раз. Она прижалась грудью к его груди, и он ощутил прикосновение ее напряженных сосков, и она сжимала его, каким-то образом сжимала его там внизу и внутри, и на сей раз он не сумел перетерпеть или удержаться на гребне этой волны, на сей раз она подхватила его и закружила, опрокинула, и он выгибался, вторгаясь как можно глубже, насколько хватало воображения, в нее, словно они были частями единого существа, пробующего, пьющего, обнимающего, жаждущего...
— Дай этому произойти. — Голос у нее был словно горловое кошачье ворчание. — Отдайся мне. Дай этому произойти.
И он кончил, содрогаясь и растворяясь, сами мысли его обратились в сжиженный газ, который стал медленно сублимироваться — то испаряться, то отвердевать.
В самом конце он вдохнул полной грудью — глоток чистого воздуха прошел до самых верхушек легких — и понял, что слишком долго задерживал дыхание. Три года по крайней мере. Быть может, много дольше.
— А теперь отдыхай, — сказала она, мягкими губами целуя его веки. — Отпусти. Все отпусти.
Сон, который снизошел на него тогда, был глубоким и целительным. Тень нырнул в глубину и растворился в ней, и кошмары его не тревожили
Нил Гейман
Американские боги
"Там, внизу", — сказала женщина. Она была одета в леопардово-пятнистую юбку, которая хлопала и взметалась на ветру, и плоть между верхним краем носков и подолом была сливочной и мягкой, и во сне на мосту, перед Богом и миром, Тень опустился перед ней на колени, зарываясь лицом в пах, упиваясь пьянящим, с привкусом джунглей, женским запахом. Во сне он вдруг почувствовал свою эрекцию в реальном мире, стойкое, тяжело пульсирующее чудовищное нечто, столь же болезненное в своей напряженности, как те эрекции, какие случались у него, когда тяжким грузом навалилась половая зрелость.
Отстранившись, он поднял голову, но все равно не увидел ее лица. Но его рот искал ее губы, и они оказались мягкими, и его руки гладили ее груди, а потом уже скользили по атласу кожи, забираясь и раздвигая меха, прятавшие ее талию, проскальзывая в чудесную ее расщелину, которая согрелась, увлажнилась для него, раскрылась для него, как цветок.
Женщина мурлыкала в экстазе, ее рука, пройдясь по его телу, легла ему на член, легонько сжала. Откинув простыни, он перекатился на нее, раздвигая рукой ей ноги, ее рука направила его член между ногами, где одно движение, один толчок...
А теперь он вдруг оказался с этой женщиной в своей старой камере и глубоко ее целовал. Она крепко обняла его, сжала коленями его бедра, чтобы удержать его в себе, чтобы он не смог отстраниться, даже если бы захотел.
Никогда он не целовал губ столь мягких. Он даже не знал, что на целом свете могут быть такие мягкие губы. А вот язык у нее был будто наждачная бумага.
"Кто ты?" — спросил он.
Она не ответила, только толкнула его на спину и, оседлав его единым движением гибкого тела, поскакала. Нет, не поскакала, но начала незаметно тереться о него чередой шелковых волн, и каждая следующая уносила дальше, чем предыдущая. Вибрация и ритм обрушивались на его разум и тело, словно волны, бьющиеся о берег озера. Ногти у нее были острые, как иглы, и они пронзили ему бока, оставляя кровавые полосы, но вместо боли он испытывал одно только наслаждение, все перевоплотилось какой-то алхимией в мгновения подлинного наслаждения.
Он стремился обрести себя, пытался заговорить, но мысли его полнились песчаными дюнами и ветрами пустыни.
"Кто ты?" — снова спросил он, через силу выдыхая слова.
В темноте блеснули глаза цвета темного янтаря, потом ее губы закрыли ему рот, и она стала целовать его с такой страстью, так совершенно и глубоко, что там — на мосту над озером, в его тюремной камере, в постели в похоронной конторе в Каире — он почти кончил. Он парил в вышине, словно воздушный змей, подхваченный ураганом, пытался задержать подъем, не взорваться, желая, чтобы это никогда не кончалось. Он совладал со своим телом. Ведь надо предупредить ее.
— Моя жена Лора. Она тебя убьет.
— Только не меня, — промурлыкала она.
Обрывок чепухи пузырьком поднялся из глубин его мыслей: в Средние века считали, что женщина, которая во время соития будет сверху, зачнет епископа. Так это и называли: метить на епископа...
Ему хотелось знать ее имя, но он не решался спросить в третий раз. Она прижалась грудью к его груди, и он ощутил прикосновение ее напряженных сосков, и она сжимала его, каким-то образом сжимала его там внизу и внутри, и на сей раз он не сумел перетерпеть или удержаться на гребне этой волны, на сей раз она подхватила его и закружила, опрокинула, и он выгибался, вторгаясь как можно глубже, насколько хватало воображения, в нее, словно они были частями единого существа, пробующего, пьющего, обнимающего, жаждущего...
— Дай этому произойти. — Голос у нее был словно горловое кошачье ворчание. — Отдайся мне. Дай этому произойти.
И он кончил, содрогаясь и растворяясь, сами мысли его обратились в сжиженный газ, который стал медленно сублимироваться — то испаряться, то отвердевать.
В самом конце он вдохнул полной грудью — глоток чистого воздуха прошел до самых верхушек легких — и понял, что слишком долго задерживал дыхание. Три года по крайней мере. Быть может, много дольше.
— А теперь отдыхай, — сказала она, мягкими губами целуя его веки. — Отпусти. Все отпусти.
Сон, который снизошел на него тогда, был глубоким и целительным. Тень нырнул в глубину и растворился в ней, и кошмары его не тревожили
Нил Гейман
Американские боги
Группы [ Проза ]
[ Радости жизни ]
Четверг, 8 Января 2009 г.
00:43 Ведьма
Ведьма
Говорят, жила-была когда-то в одной деревне прекрасная девушка с длинными черными волосами. Она была влюблена в лучи лунного света и каждое полнолуние танцевала у озера под их блеском. Ее белое платье сверкало в те минуты, и она была подобна ангелам.
Жил в той же деревне, что и девушка, и старый священник - старый, как само время. А время сделало его мудрым. В народе верили, что он говорит с самим Господом, и считали его святым.
Хотите - верьте, хотите - нет, но наши герои никогда не встречались, хоть всегда жили в одной же деревне.
Не встречались до одного полнолуния, когда Игнатиус - священник - гулял по лесу. Мир был прекрасен в ту ночь. Священник вдыхал ночной воздух и с каждым вдохом хвалил Создателя, все больше и больше чувствуя свое объединение с ним. Игнатиус иногда сам верил в то, что его голос слышен богу.
Вдруг он вышел к озеру, и увидел девушку - Селену - танцующую под луной. Луна покрыла озеро серебром, и ночь застыла, тысячей глаз уставившись в это зрелище.
Вся красота мира будто тянулась к девушке, чтобы коконом закрутиться вокруг ее танца. Священник подошел к ней и взял ее за руку, восхвалив Господа за эту красоту.
Неизвестно, когда она отдалась Игнатиусу - и отдалась ли вообще, или это все сплетни, но священник каждое полнолуние шел к озеру, где танцевала Селена.
Неизвестно, почему он в одну ночь увидел в ней дьявола, а не божественную красоту. Может - маска самообмана отпала, и он встал лицом к лицу с уродством своей старческой похоти, которую он поставил у ног прекрасной девушки. А может просто понял, что девушка никогда не полюбит его - она принадлежала лишь луне и ее свету.
- Ведьма! Нечисть! - с ненавистью швырнул он эти слова ей в лицо шипя, словно змея.
Друг перед другом стояли Божий Человек - шипящий старик с искаженным от ненависти лицом, и испуганная до смерти девушка.
В центре деревни стоял столп, к которому для наказания привязывали провинившихся. Столп Позора - так его называли.
К нему привязали и Селену. Крестьяне толпились вокруг нее - на ведьму поглазеть хотели. Толпились, крестились и проклинали ее имя - у кого-то давняя обида всплыла, кто-то глушил зависть, а у кого-то просто ребенок умер последней зимой. Были и те, кто искренне надеялись этим заработать себе место в раю.
А она просто стояла неподвижно и плакала, наконец поняв, что никто не услышит ее мольбу о пощаде. Лишь страх, стыд, бессилие и отчаянье владели ее сердцем.
Священник заговорил:
- Дети Божьи, близок судный день. И сегодня мы должны еще раз показать создателю, на чьей мы стороне. Ибо сказал Господь: не думайте, что я пришел на эту землю, чтобы установить мир: ибо я пришел, чтобы разлучить человека с отцом, дочь с матерью, и невесту - со свекровью. И враги человека из его же дома будут. Кто любит отца своего или мать свою больше, чем меня, не достоин меня: кто любит сына своего или мать свою больше, чем меня, не достоин меня. И тот, кто не берет свой крест и не идет за мной, не достоин меня.
Народ застыл, вслушиваясь в слова из Священного Писания, звучавшие голосом священника, и им казалось - сам Господь говорит с ними. Затишье перед надвигающейся бурей, как говорится.
А он продолжил:
- А про ведьм, как эта, написано - мужчина или женщина, если занимается чародейством или колдовством, обязательно должен быть убит: камнями бейте их. И пусть их кровь будет на них же!
Толпа одобряюще прогудела.
Селена посмотрела в небо - там собирались темные, свинцовые облака, закрывая собой ночное светило.
Ни одного протеста, ни одного оправдывающего слова е было сказано. Селена глазами искала сестру, надеясь хоть от нее получить ту каплю сострадания, в которой нуждалась, но ее нигде не было видно.
- Мы должны быть уверены, что среди нас больше нет подобной нечисти. Пусть все, кто признают в ней нехриста, плюнут ей в лицо.
А облака сгустились еще больше, покрыв все небо. Было сухо и душно, и Селена хотела пить.
- Воды, прошу вас,- промолвила она.
- Не слушайте ее, она вас околдует!- крикнули из толпы, и все испуганно покрестились.
Вдруг толстая женщина с ненавистью и презрением в глазах вырвалась из плотного кольца окруживших девушку людей, подбежала к ней и плюнула в лицо. Селена ее знала: это была ткачиха, подруга ее усопшей матери. Потом пошли все остальные - мужчины и женщины, старики и дети. Волосы прилипли к телу, и платье стало мокрым и липким от их слюны. Какой- то обнаглевший здоровяк ударил девушку плетью, оставив глубокий, кровоточащий след на ее лице.
В один момент Селена подняла глаза и посмотрела на ту, кто стояла перед ней и была так удивительно похожа на нее.
- Сестра,- проговорила она сквозь слезы.
- Ведьма,- с ненавистью прошептала ей сестра и плюнула. Селена опять закрыла глаза.
Забавно, как завидно простым иногда кажется людям даже сложнейшая ситуация, в которой они находятся. А иногда простота устрашает своей очевидностью и безысходностью, и человек пытается убежать от этого. Сторонний наблюдатель иронически ухмыляется - его забавляет патетичность театра, разворачивающегося перед ним. Только он упустил одну мелочь: не для всех это театр, и не всем до забавы.
Уж точно, не Селене.
Стало еще душнее и безветреннее, и облака угрожающе нависли над деревней - будто в предвкушении зрелища. Люди наглели от своей безнаказанности - вот она, их враг - перед ними, и они могут сделать с ней все, что захотят. Что же их остановит теперь?
Почувствовав горький до сладости вкус крови, толпа жаждала ее - больше, больше крови, насилия и жертв. Люди не перестали быть варварами - просто варвары всех времен находят новые красивые слова, чтобы возвышать и восхвалять свою жажду крови.
А деревянный идол на деревянном кресте улыбался своей чудовищной, блаженной улыбкой - ему еще предстояло вдоволь упиться крови.
Одурманенный своим триумфом, священник стоял над людьми и восхищался справедливостью своего суда. Он не замечал, как одна за другой рвутся нити, связывающие его со своими многочисленными марионетками. А когда заметил - было уже слишком поздно.
В толпе нарастало агрессивное гудение, которое все росло и росло, поглощая все звуки. Изредка из нее выделялись возгласы, призывающие к наиболее мучительным способам расправы с ведьмами.
Когда гудение дошло до своего апогея, какая-то особо верующая старуха, попа в благоверный экстаз, покрестилась и с хищным криком когтями вцепилась в девушку, сорвав с нее часть платья и обнажив ее измазанную кровью и слюной грудь. И вдруг проснулась еще одна сила - впрочем, она всегда за разными масками вела и это сборище выродков, и их священника, и блаженного деревянного урода-идола: похоть.
Священник очнулся от эйфории своего триумфа, заметив новую беду. От одного взгляда на кольцо предвкушающе смеющихся мужчин, смыкающегося вокруг девушки, у него кровь в жилах застыла.
- Она вас в Ад с собой унесет,- кричал он, пытаясь втиснуться в толпу и помешать происходящему. - Она вас...
Чья-то грубая рука столкнула его в сторону, не дав ему закончить фразу. Игнатиус лицом упал в грязь и даже не попытался подняться, со странным облегчением почувствовав чью-то спешащую стопу, споткнувшуюся об его затылок. Перегородка носа хрустнула, но липкая грязь, влившаяся внутрь, ослабила боль.
Селену насиловали долго, даже не отвязав от столба. До священника то и дело доходило пыхтение потных мужчин, и он спиной чувствовал их движения. Пару раз ему показалось, что слышит, как она всхлипывает.
Никто не мог остановить безумие, и он чувствовал странную смесь ревности, страха и ненависти. Поднял лицо и увидел затихшую толпу. Их лица были пусты - не выражали абсолютно ничего. Белая жидкость ручьями текла от девушки по столбу и по грязи. Она больше не плакала и не двигалась. Лишь редкие рыдания, судорогами трясущие ее плечи, говорили о том, что она все еще жива.
Игнатиус встал, очистил лицо и бороду от грязи и крови: момент был избран правильный, и его голос прозвучал еще более властным, чем когда-либо.
- Исчадие Ада, это она вас совратила! И вы, рожденные в грехе, пойдете в Ад за ней! И гореть вам там вечным пламенем,- он кричал, задыхаясь от злобы, заставив толпу замолчать и покреститься в ужасе. Послышались робкие возгласы:
- На костер ее! Сжечь ведьму!
- Сжечь ведьму,- приказал священник.
Несколько мужчин поднесли хворост и собрали в кучу у ног Селены. Кто-то подбежал с факелом в руке и поджег костер. Красные языки пламени начали облизывать центр площади, и их отблески раскрасили жестокие лица палачей в кровавый цвет. Священник с чьей-то помощью поднес к лицу девушки крест, прикрепленный к длинному шесту.
- Кайся! Кайся, ведьма!
Она даже не подняла лица. Вдруг распятье, не выдержав жара, упала в костер.
Пламя подожгло останки ее платья и распространилось по телу, коптя и выжигая плоть. Из ее груди вырвался сдавленный крик, потом плач, потом безудержные вопли, в которых были слышны слова на непонятном языке:
- Эли эли лама сабактани! ЭЛИ ЭЛИ ЛАМА САБАКТАНИ!
Почти сразу на деревенской площади распространился неприятный запах горящей плоти и волос. А потом все кончилось, и довольный народ смотрел, как догорал пепел молодой ведьмы. Через несколько минут, когда площадь уже опустела, пошел сильный дождь и смыл все следы происшествия, прредпочев роли спасителя роль соучастника. И скоро все забыли про тот день - лишь матери пугали своих непослушных детей страшной ведьмой Селеной, пьющей по ночам кровь младенцев.
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
Говорят, жила-была когда-то в одной деревне прекрасная девушка с длинными черными волосами. Она была влюблена в лучи лунного света и каждое полнолуние танцевала у озера под их блеском. Ее белое платье сверкало в те минуты, и она была подобна ангелам.
Жил в той же деревне, что и девушка, и старый священник - старый, как само время. А время сделало его мудрым. В народе верили, что он говорит с самим Господом, и считали его святым.
Хотите - верьте, хотите - нет, но наши герои никогда не встречались, хоть всегда жили в одной же деревне.
Не встречались до одного полнолуния, когда Игнатиус - священник - гулял по лесу. Мир был прекрасен в ту ночь. Священник вдыхал ночной воздух и с каждым вдохом хвалил Создателя, все больше и больше чувствуя свое объединение с ним. Игнатиус иногда сам верил в то, что его голос слышен богу.
Вдруг он вышел к озеру, и увидел девушку - Селену - танцующую под луной. Луна покрыла озеро серебром, и ночь застыла, тысячей глаз уставившись в это зрелище.
Вся красота мира будто тянулась к девушке, чтобы коконом закрутиться вокруг ее танца. Священник подошел к ней и взял ее за руку, восхвалив Господа за эту красоту.
Неизвестно, когда она отдалась Игнатиусу - и отдалась ли вообще, или это все сплетни, но священник каждое полнолуние шел к озеру, где танцевала Селена.
Неизвестно, почему он в одну ночь увидел в ней дьявола, а не божественную красоту. Может - маска самообмана отпала, и он встал лицом к лицу с уродством своей старческой похоти, которую он поставил у ног прекрасной девушки. А может просто понял, что девушка никогда не полюбит его - она принадлежала лишь луне и ее свету.
- Ведьма! Нечисть! - с ненавистью швырнул он эти слова ей в лицо шипя, словно змея.
Друг перед другом стояли Божий Человек - шипящий старик с искаженным от ненависти лицом, и испуганная до смерти девушка.
В центре деревни стоял столп, к которому для наказания привязывали провинившихся. Столп Позора - так его называли.
К нему привязали и Селену. Крестьяне толпились вокруг нее - на ведьму поглазеть хотели. Толпились, крестились и проклинали ее имя - у кого-то давняя обида всплыла, кто-то глушил зависть, а у кого-то просто ребенок умер последней зимой. Были и те, кто искренне надеялись этим заработать себе место в раю.
А она просто стояла неподвижно и плакала, наконец поняв, что никто не услышит ее мольбу о пощаде. Лишь страх, стыд, бессилие и отчаянье владели ее сердцем.
Священник заговорил:
- Дети Божьи, близок судный день. И сегодня мы должны еще раз показать создателю, на чьей мы стороне. Ибо сказал Господь: не думайте, что я пришел на эту землю, чтобы установить мир: ибо я пришел, чтобы разлучить человека с отцом, дочь с матерью, и невесту - со свекровью. И враги человека из его же дома будут. Кто любит отца своего или мать свою больше, чем меня, не достоин меня: кто любит сына своего или мать свою больше, чем меня, не достоин меня. И тот, кто не берет свой крест и не идет за мной, не достоин меня.
Народ застыл, вслушиваясь в слова из Священного Писания, звучавшие голосом священника, и им казалось - сам Господь говорит с ними. Затишье перед надвигающейся бурей, как говорится.
А он продолжил:
- А про ведьм, как эта, написано - мужчина или женщина, если занимается чародейством или колдовством, обязательно должен быть убит: камнями бейте их. И пусть их кровь будет на них же!
Толпа одобряюще прогудела.
Селена посмотрела в небо - там собирались темные, свинцовые облака, закрывая собой ночное светило.
Ни одного протеста, ни одного оправдывающего слова е было сказано. Селена глазами искала сестру, надеясь хоть от нее получить ту каплю сострадания, в которой нуждалась, но ее нигде не было видно.
- Мы должны быть уверены, что среди нас больше нет подобной нечисти. Пусть все, кто признают в ней нехриста, плюнут ей в лицо.
А облака сгустились еще больше, покрыв все небо. Было сухо и душно, и Селена хотела пить.
- Воды, прошу вас,- промолвила она.
- Не слушайте ее, она вас околдует!- крикнули из толпы, и все испуганно покрестились.
Вдруг толстая женщина с ненавистью и презрением в глазах вырвалась из плотного кольца окруживших девушку людей, подбежала к ней и плюнула в лицо. Селена ее знала: это была ткачиха, подруга ее усопшей матери. Потом пошли все остальные - мужчины и женщины, старики и дети. Волосы прилипли к телу, и платье стало мокрым и липким от их слюны. Какой- то обнаглевший здоровяк ударил девушку плетью, оставив глубокий, кровоточащий след на ее лице.
В один момент Селена подняла глаза и посмотрела на ту, кто стояла перед ней и была так удивительно похожа на нее.
- Сестра,- проговорила она сквозь слезы.
- Ведьма,- с ненавистью прошептала ей сестра и плюнула. Селена опять закрыла глаза.
Забавно, как завидно простым иногда кажется людям даже сложнейшая ситуация, в которой они находятся. А иногда простота устрашает своей очевидностью и безысходностью, и человек пытается убежать от этого. Сторонний наблюдатель иронически ухмыляется - его забавляет патетичность театра, разворачивающегося перед ним. Только он упустил одну мелочь: не для всех это театр, и не всем до забавы.
Уж точно, не Селене.
Стало еще душнее и безветреннее, и облака угрожающе нависли над деревней - будто в предвкушении зрелища. Люди наглели от своей безнаказанности - вот она, их враг - перед ними, и они могут сделать с ней все, что захотят. Что же их остановит теперь?
Почувствовав горький до сладости вкус крови, толпа жаждала ее - больше, больше крови, насилия и жертв. Люди не перестали быть варварами - просто варвары всех времен находят новые красивые слова, чтобы возвышать и восхвалять свою жажду крови.
А деревянный идол на деревянном кресте улыбался своей чудовищной, блаженной улыбкой - ему еще предстояло вдоволь упиться крови.
Одурманенный своим триумфом, священник стоял над людьми и восхищался справедливостью своего суда. Он не замечал, как одна за другой рвутся нити, связывающие его со своими многочисленными марионетками. А когда заметил - было уже слишком поздно.
В толпе нарастало агрессивное гудение, которое все росло и росло, поглощая все звуки. Изредка из нее выделялись возгласы, призывающие к наиболее мучительным способам расправы с ведьмами.
Когда гудение дошло до своего апогея, какая-то особо верующая старуха, попа в благоверный экстаз, покрестилась и с хищным криком когтями вцепилась в девушку, сорвав с нее часть платья и обнажив ее измазанную кровью и слюной грудь. И вдруг проснулась еще одна сила - впрочем, она всегда за разными масками вела и это сборище выродков, и их священника, и блаженного деревянного урода-идола: похоть.
Священник очнулся от эйфории своего триумфа, заметив новую беду. От одного взгляда на кольцо предвкушающе смеющихся мужчин, смыкающегося вокруг девушки, у него кровь в жилах застыла.
- Она вас в Ад с собой унесет,- кричал он, пытаясь втиснуться в толпу и помешать происходящему. - Она вас...
Чья-то грубая рука столкнула его в сторону, не дав ему закончить фразу. Игнатиус лицом упал в грязь и даже не попытался подняться, со странным облегчением почувствовав чью-то спешащую стопу, споткнувшуюся об его затылок. Перегородка носа хрустнула, но липкая грязь, влившаяся внутрь, ослабила боль.
Селену насиловали долго, даже не отвязав от столба. До священника то и дело доходило пыхтение потных мужчин, и он спиной чувствовал их движения. Пару раз ему показалось, что слышит, как она всхлипывает.
Никто не мог остановить безумие, и он чувствовал странную смесь ревности, страха и ненависти. Поднял лицо и увидел затихшую толпу. Их лица были пусты - не выражали абсолютно ничего. Белая жидкость ручьями текла от девушки по столбу и по грязи. Она больше не плакала и не двигалась. Лишь редкие рыдания, судорогами трясущие ее плечи, говорили о том, что она все еще жива.
Игнатиус встал, очистил лицо и бороду от грязи и крови: момент был избран правильный, и его голос прозвучал еще более властным, чем когда-либо.
- Исчадие Ада, это она вас совратила! И вы, рожденные в грехе, пойдете в Ад за ней! И гореть вам там вечным пламенем,- он кричал, задыхаясь от злобы, заставив толпу замолчать и покреститься в ужасе. Послышались робкие возгласы:
- На костер ее! Сжечь ведьму!
- Сжечь ведьму,- приказал священник.
Несколько мужчин поднесли хворост и собрали в кучу у ног Селены. Кто-то подбежал с факелом в руке и поджег костер. Красные языки пламени начали облизывать центр площади, и их отблески раскрасили жестокие лица палачей в кровавый цвет. Священник с чьей-то помощью поднес к лицу девушки крест, прикрепленный к длинному шесту.
- Кайся! Кайся, ведьма!
Она даже не подняла лица. Вдруг распятье, не выдержав жара, упала в костер.
Пламя подожгло останки ее платья и распространилось по телу, коптя и выжигая плоть. Из ее груди вырвался сдавленный крик, потом плач, потом безудержные вопли, в которых были слышны слова на непонятном языке:
- Эли эли лама сабактани! ЭЛИ ЭЛИ ЛАМА САБАКТАНИ!
Почти сразу на деревенской площади распространился неприятный запах горящей плоти и волос. А потом все кончилось, и довольный народ смотрел, как догорал пепел молодой ведьмы. Через несколько минут, когда площадь уже опустела, пошел сильный дождь и смыл все следы происшествия, прредпочев роли спасителя роль соучастника. И скоро все забыли про тот день - лишь матери пугали своих непослушных детей страшной ведьмой Селеной, пьющей по ночам кровь младенцев.
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
Группы [ Проза ]
По морде дали [1]
Среда, 7 Января 2009 г.
21:45 Письмо Фиолетовой Ведьме
Письмо Фиолетовой Ведьме
«Может быть, это один из способов узнать по-настоящему одиноких людей... они всегда могут придумать, чем заняться в дождливые дни. И вы всегда можете позвать их. Они всегда дома. Всегда».
Стивен Кинг, «Кристина»
Картонные фигуры, танцующие под грустные вальсы Шопена. Странным человеком был этот Шопен - его вальсы не были предназначены для танцев. Наверное, он не любил танцы. Может, долго сидел и наблюдал, как его избранница танцует с разными кавалерами, а сам не осмеливался подойти к ней, потому что в один миг разучился танцевать. Может, когда-то и в его голове картонные кавалеры в старомодных фраках и цилиндрах крутили свой вечный танец, держа за руки своих картонных дам в пышных, вычурных платьях.
Какая тоска, безнадежность и обреченность в его музыке... Любой легкий луч радости, почти не меняясь, становится грустью.
А картонные фигурки - бездушные и безразличные порождения чьего-то больного воображения, танцуют под звуки плачущего пианино.
Мы тоже, наверное, когда-то были такими же фигурками - разбивали чье-то сердце своим беззаботным танцем. Так почему же тоска и отчаянье засели дождем на моем сердце? Может быть, я и не заметил, что весь наш танец станцевал один, а ты - тоже одна, но со своим любимым. А с кем же, интересно, танцевал он?
Кто же мы? Всего лишь картонные фигурки, танцующие под грустные вальсы Шопена. Всего лишь картонные фигурки.
Память и виски со льдом - плохие вы мне друзья.
Мои первые воспоминания довольно таки странные: удушье и страх, жидкость, давящая со всех сторон, вливающаяся в пустоту внутри, и удушье. Потом тишина - кажется, все кончилось, не успев начаться. Тогда я и заработал тот свист в ушах - вопящий свист статической тишины, который потом всю жизнь меня преследовал. Стоило мне перестать бежать, и он настигал меня. Поэтому я всегда боюсь остаться один.
Меня вытащили, грубо выкачали жидкость, и я выжил. Из сплошного света начали вырисовываться серые стены, на которых едва виднелись красноватые образы каких-то непонятных цветов. Тусклый свет за окном бросал квадратные тени, обостряя чувство одиночества и заброшенности, которое там царило.
Вначале время будто застыло в воздухе и казалось, будто можно ощутить, как ее стрелки гнутся под ледяной коркой. Края окна порылись белой пыльцой, и вскоре все окно разрисовалось абстрактными образами.
Однажды ночью я проснулся от пронзительного воя, который потряс меня до глубины души. Отчаянье, тоска, боль - сколько чувств было в этой одинокой песне. Леденящий душу страх наполнил мое жилище: в этой песне была часть меня, о которой я не знал и которой я жутко боялся. Но вой сломал лед, сковавший время вокруг меня, тем самым предзнаменуя конец периода, который я назвал Зимой.
Время... Алистер Кроули говорил: «Когда-то я тратил время - теперь время тратит меня».
Скоро рисунки на окне поднялись на потолок и, превратившись в воду, начали капать, воссоздавая свои более закругленные версии на полу.
Из моих запястий начало что-то расти, и я днями наблюдал, как что-то прямоугольное вырисовывается из-под моей кожи. Однажды ночью я проснулся от страшной боли: кожа на запястьях была разорвана, а на полу лежали вырвавшиеся из-под нее бритвенные лезвия. Не хватило сил даже на то, чтобы вырваться из лужи собственной крови. Так я и лежал, одурманенный сладковатым запахом рубиновой жидкости, и начал прирастать к своей постели.
Запястья восстановились, кровь высохла, превратившись в пепел. А корни хоть и награждали каждую мою попытку двигаться адской болью, в то же время снабжали меня жалким подаянием жизненной силы. День за днем они все больше и больше разрастались вокруг меня, покрывая густым хаосом своих щупалец.
Период после Зимы я назвал Весной. Это было время агонии и порабощения. Оно закончилось, когда я достаточно окреп, чтобы преодолеть боль и вырваться из плена корней, которые хоть в начале и потянулись за мной, но потом высохли и обратились в прах. И я понял, что не корни кормили меня жизнью, а я их - своей свободой и болью.
После этого поднялась такая жара, что даже время задохнулось и опять остановилось. Я жил, мысленно превращая цветы на стенах в рожицы, пока в один прекрасный день они не начали со мной разговаривать. Было бы прекрасно, если бы они подружились со мной, но вместо этого они начали в один голос критиковать каждый мой шаг, тысячу глаз следя за мной. В один день я не выдержал, взял уже заржавевшие лезвия и содрал со стен все цветы, оставив лишь голые, серые стены. Так закончился период, названный мной Летом.
После Лета наступила звучная тишина, и я смирился со своим одиночеством, и я перестал бояться этого монотонного звона, который преследовал меня везде и всегда. Потом из тишины начала вырисовываться простая, но безумно красивая и грустная мелодия. Она наполнила меня новой жизнью, и я заплакал.
Все это время я глотал слезы и боялся показаться слабым, но они накопились и вылились по чувственным нотам этой песни. Когда успокоился, то увидел, что на полу - посреди всей серости моей комнаты - лежит одинокий кленовый лист, раскрашенный в мягкий оранжево-красный цвет.
Я взял его на руки, и он превратился в оранжевую бабочку, которая помахала крилями и застыла без жизни - как все, к чему я когда-либо касался. Так закончился самый красивый, но и самый грустный период моей жизни - так закончилась Осень.
Вместе с ней я канул в забвение.
Ты ведь видела это все, когда смотрела в самые живые в мире глаза человека, который родился мертвым? Ты ведь видела жизнь, какой она есть. Видела собаку, сбитую машиной - истекающую кровью, мочой и дерьмом, купающуюся в них, захлебывающуюся ими, видела, знаю. Видела, как ее глаза заносит пеленой и знала, что ее больше нет, хоть тело еще двигалось. Видела, как муха едет по железной полоске рельс и падает. Видела, как по рельсам шла босоногая девушка с фиолетовыми волосами, и дерзкий темноволосый сорванец помогал ей держать равновесие.
Видела, я знаю.
И все же не смогла, вобрав в себя весь мир, стать свободной. Все мои подарки лишь заставили тебя потяжелеть, ведь крылья - лишнее бремя для того, кто не умеет летать.
Я не говорил тебе никогда, но я свои собственные крылья тебе подарил. Оторвал и подарил. Пришлось отрастить себе новые.
Чему же я удивляюсь.
Когда-нибудь я прощу тебя и полюблю твою память. Тогда я перепишу рассказ о нас. Как же он будет начинаться? Ах, да, вот так:
«Когда-то, давным-давно, но не давнее вчерашнего дня, мы были детьми...»
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
«Может быть, это один из способов узнать по-настоящему одиноких людей... они всегда могут придумать, чем заняться в дождливые дни. И вы всегда можете позвать их. Они всегда дома. Всегда».
Стивен Кинг, «Кристина»
Картонные фигуры, танцующие под грустные вальсы Шопена. Странным человеком был этот Шопен - его вальсы не были предназначены для танцев. Наверное, он не любил танцы. Может, долго сидел и наблюдал, как его избранница танцует с разными кавалерами, а сам не осмеливался подойти к ней, потому что в один миг разучился танцевать. Может, когда-то и в его голове картонные кавалеры в старомодных фраках и цилиндрах крутили свой вечный танец, держа за руки своих картонных дам в пышных, вычурных платьях.
Какая тоска, безнадежность и обреченность в его музыке... Любой легкий луч радости, почти не меняясь, становится грустью.
А картонные фигурки - бездушные и безразличные порождения чьего-то больного воображения, танцуют под звуки плачущего пианино.
Мы тоже, наверное, когда-то были такими же фигурками - разбивали чье-то сердце своим беззаботным танцем. Так почему же тоска и отчаянье засели дождем на моем сердце? Может быть, я и не заметил, что весь наш танец станцевал один, а ты - тоже одна, но со своим любимым. А с кем же, интересно, танцевал он?
Кто же мы? Всего лишь картонные фигурки, танцующие под грустные вальсы Шопена. Всего лишь картонные фигурки.
Память и виски со льдом - плохие вы мне друзья.
Мои первые воспоминания довольно таки странные: удушье и страх, жидкость, давящая со всех сторон, вливающаяся в пустоту внутри, и удушье. Потом тишина - кажется, все кончилось, не успев начаться. Тогда я и заработал тот свист в ушах - вопящий свист статической тишины, который потом всю жизнь меня преследовал. Стоило мне перестать бежать, и он настигал меня. Поэтому я всегда боюсь остаться один.
Меня вытащили, грубо выкачали жидкость, и я выжил. Из сплошного света начали вырисовываться серые стены, на которых едва виднелись красноватые образы каких-то непонятных цветов. Тусклый свет за окном бросал квадратные тени, обостряя чувство одиночества и заброшенности, которое там царило.
Вначале время будто застыло в воздухе и казалось, будто можно ощутить, как ее стрелки гнутся под ледяной коркой. Края окна порылись белой пыльцой, и вскоре все окно разрисовалось абстрактными образами.
Однажды ночью я проснулся от пронзительного воя, который потряс меня до глубины души. Отчаянье, тоска, боль - сколько чувств было в этой одинокой песне. Леденящий душу страх наполнил мое жилище: в этой песне была часть меня, о которой я не знал и которой я жутко боялся. Но вой сломал лед, сковавший время вокруг меня, тем самым предзнаменуя конец периода, который я назвал Зимой.
Время... Алистер Кроули говорил: «Когда-то я тратил время - теперь время тратит меня».
Скоро рисунки на окне поднялись на потолок и, превратившись в воду, начали капать, воссоздавая свои более закругленные версии на полу.
Из моих запястий начало что-то расти, и я днями наблюдал, как что-то прямоугольное вырисовывается из-под моей кожи. Однажды ночью я проснулся от страшной боли: кожа на запястьях была разорвана, а на полу лежали вырвавшиеся из-под нее бритвенные лезвия. Не хватило сил даже на то, чтобы вырваться из лужи собственной крови. Так я и лежал, одурманенный сладковатым запахом рубиновой жидкости, и начал прирастать к своей постели.
Запястья восстановились, кровь высохла, превратившись в пепел. А корни хоть и награждали каждую мою попытку двигаться адской болью, в то же время снабжали меня жалким подаянием жизненной силы. День за днем они все больше и больше разрастались вокруг меня, покрывая густым хаосом своих щупалец.
Период после Зимы я назвал Весной. Это было время агонии и порабощения. Оно закончилось, когда я достаточно окреп, чтобы преодолеть боль и вырваться из плена корней, которые хоть в начале и потянулись за мной, но потом высохли и обратились в прах. И я понял, что не корни кормили меня жизнью, а я их - своей свободой и болью.
После этого поднялась такая жара, что даже время задохнулось и опять остановилось. Я жил, мысленно превращая цветы на стенах в рожицы, пока в один прекрасный день они не начали со мной разговаривать. Было бы прекрасно, если бы они подружились со мной, но вместо этого они начали в один голос критиковать каждый мой шаг, тысячу глаз следя за мной. В один день я не выдержал, взял уже заржавевшие лезвия и содрал со стен все цветы, оставив лишь голые, серые стены. Так закончился период, названный мной Летом.
После Лета наступила звучная тишина, и я смирился со своим одиночеством, и я перестал бояться этого монотонного звона, который преследовал меня везде и всегда. Потом из тишины начала вырисовываться простая, но безумно красивая и грустная мелодия. Она наполнила меня новой жизнью, и я заплакал.
Все это время я глотал слезы и боялся показаться слабым, но они накопились и вылились по чувственным нотам этой песни. Когда успокоился, то увидел, что на полу - посреди всей серости моей комнаты - лежит одинокий кленовый лист, раскрашенный в мягкий оранжево-красный цвет.
Я взял его на руки, и он превратился в оранжевую бабочку, которая помахала крилями и застыла без жизни - как все, к чему я когда-либо касался. Так закончился самый красивый, но и самый грустный период моей жизни - так закончилась Осень.
Вместе с ней я канул в забвение.
Ты ведь видела это все, когда смотрела в самые живые в мире глаза человека, который родился мертвым? Ты ведь видела жизнь, какой она есть. Видела собаку, сбитую машиной - истекающую кровью, мочой и дерьмом, купающуюся в них, захлебывающуюся ими, видела, знаю. Видела, как ее глаза заносит пеленой и знала, что ее больше нет, хоть тело еще двигалось. Видела, как муха едет по железной полоске рельс и падает. Видела, как по рельсам шла босоногая девушка с фиолетовыми волосами, и дерзкий темноволосый сорванец помогал ей держать равновесие.
Видела, я знаю.
И все же не смогла, вобрав в себя весь мир, стать свободной. Все мои подарки лишь заставили тебя потяжелеть, ведь крылья - лишнее бремя для того, кто не умеет летать.
Я не говорил тебе никогда, но я свои собственные крылья тебе подарил. Оторвал и подарил. Пришлось отрастить себе новые.
Чему же я удивляюсь.
Когда-нибудь я прощу тебя и полюблю твою память. Тогда я перепишу рассказ о нас. Как же он будет начинаться? Ах, да, вот так:
«Когда-то, давным-давно, но не давнее вчерашнего дня, мы были детьми...»
Агрегатное состояние Walking up the hill tonight...
Группы [ Проза ]
По морде дали [5]
Понедельник, 29 Декабря 2008 г.
07:50
Старый рассказ двухгодовой давности.
Сказка о Красной Шапочке (бред под Radiohead)
Тук-тук.
Нет, не открывай, это страх, она возвращается... Дверь смертельна, беги, сядь в игрушечный самолет и улети через форточку...
А рука спокойно и медленно тянется к дверной ручке.
“Чай готов!”
Нет у меня самолета, ни игрушечного, ни настоящего, а ведь всегда просил, хочу самолет, хочу самолет, хочу самолет, хочу самолет, ХОЧУ САМОЛЕТ!!!
Перед глазами проплывают воспоминания, давно забытые желания и чувства, но их какофонический хор я слышу глухо, будто через свистящую завесу контузии. Шум нарастает, но...
“She’s running out again…”
Сколько отчаянья в этом голосе, сколько душераздирающего отчаянья... Почему?
“Чай остывает!”
Бегу, но остаюсь в углу, волк, волк у двери...
А рука спокойно и медленно тянется к дверной ручке.
Тук-тук.
“Твой чай остывает!”
Тук-тук.
Чай.
Тук-тук.
Чай!
Тук-тук.
ЧАЙ!!!
Тук-тук.
Тук-тук.
“Fitter, happier, more productive…”
Тук-тук.
“No paranoia”.
Тук-тук.
“No paranoia. Will not cry in public”.
Тук-тук.
“Чай готов”.
Тук-тук.
Тук-тук.
“No bad dreams”.
Тук-тук.
Детей пополам. Нет, не пополам, на куски, так вкуснее!
Вот что ты получаешь.
Тук-тук.
“Чай остывает!”
Тук-тук.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Волк готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
Чернила. Волк. Чай. Волки не пьют чай.
Вот что ты получаешь.
Рука повернула дверную ручку.
Тук-тук.
Сказка о Красной Шапочке (бред под Radiohead)
Тук-тук.
Нет, не открывай, это страх, она возвращается... Дверь смертельна, беги, сядь в игрушечный самолет и улети через форточку...
А рука спокойно и медленно тянется к дверной ручке.
“Чай готов!”
Нет у меня самолета, ни игрушечного, ни настоящего, а ведь всегда просил, хочу самолет, хочу самолет, хочу самолет, хочу самолет, ХОЧУ САМОЛЕТ!!!
Перед глазами проплывают воспоминания, давно забытые желания и чувства, но их какофонический хор я слышу глухо, будто через свистящую завесу контузии. Шум нарастает, но...
“She’s running out again…”
Сколько отчаянья в этом голосе, сколько душераздирающего отчаянья... Почему?
“Чай остывает!”
Бегу, но остаюсь в углу, волк, волк у двери...
А рука спокойно и медленно тянется к дверной ручке.
Тук-тук.
“Твой чай остывает!”
Тук-тук.
Чай.
Тук-тук.
Чай!
Тук-тук.
ЧАЙ!!!
Тук-тук.
Тук-тук.
“Fitter, happier, more productive…”
Тук-тук.
“No paranoia”.
Тук-тук.
“No paranoia. Will not cry in public”.
Тук-тук.
“Чай готов”.
Тук-тук.
Тук-тук.
“No bad dreams”.
Тук-тук.
Детей пополам. Нет, не пополам, на куски, так вкуснее!
Вот что ты получаешь.
Тук-тук.
“Чай остывает!”
Тук-тук.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Волк готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
“Чай готов”.
Чернила. Волк. Чай. Волки не пьют чай.
Вот что ты получаешь.
Рука повернула дверную ручку.
Тук-тук.
Группы [ Road to Hell ]
[ Проза ]
По морде дали [4]
Воскресенье, 21 Декабря 2008 г.
08:44
Еще что-то из моей грешной юности))) Jun 30 2005
Psychotic fantasy or grim reality? A romantic dream or a filthy nightmare? Whatever, I was sitting with that piece of glass tearing my own hand. No, I wasn't gonna commit a suicide. Not h I just needed to see some blood. Strange, how I react to this lifegiving crimson fluid. Lust... Desire... Thirst... Hunger... So many feelings for... Blood?! Uncontrollable feelings! I moved my hand to my mouth and licked it. The familiar salty-sweet taste filled my mouth and for a moment I believed I was satisfied. No, that was not the blood I wanted. Not my own. I needed a victim, a pure and innocent soul! My own scarred and distorted personality, covered by hundreds of curses and spells, many of which were cast by myself as a result of desperate depressions and just experiments... I had to find someone with a pure virgin body and a soul not corrupted by hatered and sorrow and greed... Her blood would revive the will for life
I saw a perfect one: young, innocent and sweet... I didn't want to hurt her, but my instincts now took control over my will. In a dark corner I departed from the shades hiding me and moved silently towards her. My lust, only wild and uncontrollable lust guided my steps... She didn't notice my presence fooled by her illusion of loneliness and safety... How often we fool ourselves thinking we're safe... When she at last understood what happened, it was too late. One weak scream, and it was over. No violence, no resistance... Sfiftly I carried her into the dark and we disappeared.
I stopped when we reached a special place... In the deep woods my magnificent Penthagram lay pictured by blood. I took her to the center of the sign and kissed her red lips and black eyes... Every kiss stole life from her face... My autumn breath made her bleed and her blood flowed from her breast and hands... For only two hours we had been together... And I loved her already... But my curse of loneliness and lust for blood made me kill her... My knife was lying on the grass all in blood...
"Awaken oh spirit of the Forest!"
My fangs softly entered her neck and I started to suck her warm blood filling myself with infernal energies. Suddenly I felt undefeatable will to life and struggle... But not at that cost...
The forest moved with a strike of the Storm, and the spirit of the Innocent fleed to the High Heavens...
"Be gone oh innocence and beauty... I am a creature of the Abyss- from there I come and there I will go in the End"
She moved her head weakly and pronounced her last word, her last question:
"Why?"
I had no answer. The Abyss and Chaos never do.
Psychotic fantasy or grim reality? A romantic dream or a filthy nightmare? Whatever, I was sitting with that piece of glass tearing my own hand. No, I wasn't gonna commit a suicide. Not h I just needed to see some blood. Strange, how I react to this lifegiving crimson fluid. Lust... Desire... Thirst... Hunger... So many feelings for... Blood?! Uncontrollable feelings! I moved my hand to my mouth and licked it. The familiar salty-sweet taste filled my mouth and for a moment I believed I was satisfied. No, that was not the blood I wanted. Not my own. I needed a victim, a pure and innocent soul! My own scarred and distorted personality, covered by hundreds of curses and spells, many of which were cast by myself as a result of desperate depressions and just experiments... I had to find someone with a pure virgin body and a soul not corrupted by hatered and sorrow and greed... Her blood would revive the will for life
I saw a perfect one: young, innocent and sweet... I didn't want to hurt her, but my instincts now took control over my will. In a dark corner I departed from the shades hiding me and moved silently towards her. My lust, only wild and uncontrollable lust guided my steps... She didn't notice my presence fooled by her illusion of loneliness and safety... How often we fool ourselves thinking we're safe... When she at last understood what happened, it was too late. One weak scream, and it was over. No violence, no resistance... Sfiftly I carried her into the dark and we disappeared.
I stopped when we reached a special place... In the deep woods my magnificent Penthagram lay pictured by blood. I took her to the center of the sign and kissed her red lips and black eyes... Every kiss stole life from her face... My autumn breath made her bleed and her blood flowed from her breast and hands... For only two hours we had been together... And I loved her already... But my curse of loneliness and lust for blood made me kill her... My knife was lying on the grass all in blood...
"Awaken oh spirit of the Forest!"
My fangs softly entered her neck and I started to suck her warm blood filling myself with infernal energies. Suddenly I felt undefeatable will to life and struggle... But not at that cost...
The forest moved with a strike of the Storm, and the spirit of the Innocent fleed to the High Heavens...
"Be gone oh innocence and beauty... I am a creature of the Abyss- from there I come and there I will go in the End"
She moved her head weakly and pronounced her last word, her last question:
"Why?"
I had no answer. The Abyss and Chaos never do.
Группы [ Проза ]
08:34
Из моего самого старого дневника- дата неизвестна. Предположительно - зима 2004-ого.
"Someone's knocking on my kitchen door..."
Я лежал и горел. Глотка высохла, ногти кровоточили от давления и температуры. Глаза распухли и будто хотели вырваться из глазниц. Меня убивало то, что я совсем один, и если даже я умру, лишь луч лунного света из окна будет свидетелем моей кончины.
"I don't need much to keep me warm now..."
Так многим я так и не сказал, как сильно я их люблю, как мне жаль, что я сделал им больно... Из компа депрессивно плакала Тори Амос, а бутылка водки опустела пол часа назад. В этот момент я понял: я больше не хочу умереть, я хочу жить, быть счастливым, жить, жить, жить! Но как? Я же не умею...
"Don't stop now what you're doing, what you're doing, my ugly one..."
Научиться, как ББ говорит? У кого? Слезы начали переполнять меня, и впервые за последние два года я дал им волю... Потом я совсем выбился из сил и уснул.
"You can go now..."
Как только я закрыл глаза, меня окутала тмьа и звонкая тишина. Ничего не было видно. Но через минуту из тьмы стали высвечиваться призрачные черно-белые образы людей. Я не мог видеть их лиц: оказалось, лиц у них просто не было. И этот убивающий звон в ушах, что люди тишиной называют... Я понял, что лежу и попытался встать, но когда я двинулся, мир вдруг содоргнулся, исказился и исчез, а люди каким-то взывом рассеялись в темноте. Паралеллно с этим я услышал какой-то громоподобный звук, глухо отзвонившись в моем черепе, распространился болезненным чувством по всему телу. Вдруг в мир вернулись цвета, но не так, как я привык их видеть: перед моими глазами появились голубоватые, отдающие неоновым блеском деревя с оранжевыми листями с металическими блеском, красное вихрящееся небо и мягкая, белая почва...
"Got a cloud sleeping on my tongue..."
Поток скрипящего и агрессивного шума вырос неоткуда и заставил меня закрыть уши, и все опять исказилось.
"Guess no violence is now wearing us..."
В этот раз я очутился в лесу. Цвета были нормальные, но акутика подавляла и глушила все звуки. И лес был странным- белые, голые тополя , без коры и листьев, верхушки которых терялись в тумане. А земля была покрыта мягким покрово серой, мертвой листвы. Солнце светило неизвестно откуда, но не грело. И я мерз. Потом все растворилось в тумане...
"Leave me the way I was before..."
Я очутился в конате. Там стояли мой бассист- Агаси, и Зара, и очем-то говорили. Зара говорила каким-то спокойным, отключенном, бесчувственным голосом. Агаси сначала был спокоен, хотя в его голосе чувствовалось напряжение. Потом он постепенно поднял голос, пока не начал истерично вопить. Лицо его отражало ужас...
"You're allready near..."
Вдруг я попал в другую комнату, где сидели вместе Джейн и Вирджиния. Вирджиния рассмеялась и сказала:"Я же говорила, что все будет в порядке." Джейн обняла меня и поцеловала. Пото взяла меня за руку и сказала: "Пошли, Дейв, малышка Натали хотела бы увидеть отца." Я пошел с ней, и мы вошли в конату, где на полу сидела ББ и играла в куклы. Я спросил:"Она моя дочь?" Ответ был странным:"Может дочь, может мать. Может прошлое, может будущее. Может жизнь, может смерть." Потом я отчетливо услышал слова: "Безмолвность твоя судьба, одиночество твое проклятье, и смерть лишь твое новое начало. Ты будешь истекать жизнью вечность. Твои мечьты всегда будут разбиваться о скалы, как волны, о которых ты писал..."
"I'm allright..."
Проснулся с жуткой головной болью, но живым.
"Circles and circles and circles again go..."
Ненавижу понедельники.
"Someone's knocking on my kitchen door..."
Я лежал и горел. Глотка высохла, ногти кровоточили от давления и температуры. Глаза распухли и будто хотели вырваться из глазниц. Меня убивало то, что я совсем один, и если даже я умру, лишь луч лунного света из окна будет свидетелем моей кончины.
"I don't need much to keep me warm now..."
Так многим я так и не сказал, как сильно я их люблю, как мне жаль, что я сделал им больно... Из компа депрессивно плакала Тори Амос, а бутылка водки опустела пол часа назад. В этот момент я понял: я больше не хочу умереть, я хочу жить, быть счастливым, жить, жить, жить! Но как? Я же не умею...
"Don't stop now what you're doing, what you're doing, my ugly one..."
Научиться, как ББ говорит? У кого? Слезы начали переполнять меня, и впервые за последние два года я дал им волю... Потом я совсем выбился из сил и уснул.
"You can go now..."
Как только я закрыл глаза, меня окутала тмьа и звонкая тишина. Ничего не было видно. Но через минуту из тьмы стали высвечиваться призрачные черно-белые образы людей. Я не мог видеть их лиц: оказалось, лиц у них просто не было. И этот убивающий звон в ушах, что люди тишиной называют... Я понял, что лежу и попытался встать, но когда я двинулся, мир вдруг содоргнулся, исказился и исчез, а люди каким-то взывом рассеялись в темноте. Паралеллно с этим я услышал какой-то громоподобный звук, глухо отзвонившись в моем черепе, распространился болезненным чувством по всему телу. Вдруг в мир вернулись цвета, но не так, как я привык их видеть: перед моими глазами появились голубоватые, отдающие неоновым блеском деревя с оранжевыми листями с металическими блеском, красное вихрящееся небо и мягкая, белая почва...
"Got a cloud sleeping on my tongue..."
Поток скрипящего и агрессивного шума вырос неоткуда и заставил меня закрыть уши, и все опять исказилось.
"Guess no violence is now wearing us..."
В этот раз я очутился в лесу. Цвета были нормальные, но акутика подавляла и глушила все звуки. И лес был странным- белые, голые тополя , без коры и листьев, верхушки которых терялись в тумане. А земля была покрыта мягким покрово серой, мертвой листвы. Солнце светило неизвестно откуда, но не грело. И я мерз. Потом все растворилось в тумане...
"Leave me the way I was before..."
Я очутился в конате. Там стояли мой бассист- Агаси, и Зара, и очем-то говорили. Зара говорила каким-то спокойным, отключенном, бесчувственным голосом. Агаси сначала был спокоен, хотя в его голосе чувствовалось напряжение. Потом он постепенно поднял голос, пока не начал истерично вопить. Лицо его отражало ужас...
"You're allready near..."
Вдруг я попал в другую комнату, где сидели вместе Джейн и Вирджиния. Вирджиния рассмеялась и сказала:"Я же говорила, что все будет в порядке." Джейн обняла меня и поцеловала. Пото взяла меня за руку и сказала: "Пошли, Дейв, малышка Натали хотела бы увидеть отца." Я пошел с ней, и мы вошли в конату, где на полу сидела ББ и играла в куклы. Я спросил:"Она моя дочь?" Ответ был странным:"Может дочь, может мать. Может прошлое, может будущее. Может жизнь, может смерть." Потом я отчетливо услышал слова: "Безмолвность твоя судьба, одиночество твое проклятье, и смерть лишь твое новое начало. Ты будешь истекать жизнью вечность. Твои мечьты всегда будут разбиваться о скалы, как волны, о которых ты писал..."
"I'm allright..."
Проснулся с жуткой головной болью, но живым.
"Circles and circles and circles again go..."
Ненавижу понедельники.
Вторник, 28 Октября 2008 г.
20:05
На акумб.ам-е есть такое понятие - совместные рассказы: трое людей вместе пишут рассказ, один-начало, другой - середину, а третий - конец.
Девушка из моей тройки попросила не слишком разбушеваться и написать романтично.
Вот я и написал:
Ее часть:
Աշնան աչքերը թախծոտ են....
Պատուհանից այն կողմ աշուն էր՝ ոսկետերև ու քնքուշ, թախծոտ ու հոգեհմա: Բարակ անձրև էր մաղում՝ մեղմ թկթկացնելով պատուհանի ապակին, և անձրևի կաթիլները, փարվելով սառն ապակուն և մանրիկ առվակների վերածվելով, տխուր ցած էին սահում: Քամին խենթ պար էր բռնել օդում՝ իր գիրկն առնելով անուշաբույր, գույնզգույն տերևներին, որոնք ասես տարերքի մեջ էին այդ կրքոտ պարից: Նրանք քամու թևին սավառնելով ու միմյանց հետ խելահեղ շուրջպար բռնելով թաց օդում՝ ասես հրաժեշտ էին տալիս պայծառ օրերին, կենսատու արևին և պատրաստվում հանգրվանելու հողի սառնաշունչ մահճում: Բնությունը իր տարերքի մեջ էր, երկինքն ու երկիրը մի աննման ներկայացում էին բեմադրել՝ ի ցույց դնելով իրենց ողջ հմայքն ու ուժը: Այնքան դյութիչ էր այդ խաղը, այնքան հոգեհմա, որ դիտողի հոգին լցվում էր անասելի քնքշությամբ ու կարոտով, սիրով և քաղցր թախծով....
... Աղջիկը, որ հենվել էր բազկաթոռին և պատուհանի ապակուց լուռ նայում էր դուրս, կարծես ձուլվել էր բնության այդ խաղին, ասես այն իր հոգու լարերի վրա նվագում էր մի խելագար ու կրակոտ մեղեդի, ասես խոսում էր իր հետ միայն իրեն հասկանալի լեզվով՝ փարատելով նրա այրված ու տանջված սիրտը, պարուրելով նրան հոգատարությամբ ու սիրով... Սակայն նրա հոգում նույնպես մի անասելի տարերք էր, այն փոթորկվում էր՝ վերհիշելով նամակը, նրանում գրված յուրաքանչյուր բառն ու արտահայտությունը, որոնք սուր դանակի նման խոցում էին նրա սիրտը, զրկում օդից, խեղդում, բարկության փոթորիկ առաջացնում: Ինչու՞ այդպես եղավ, ինչու՞ նա գրեց այդ չարաբաստիկ նամակը, ինչու՞ սպանեց այն ամենը, ինչ կար, այն երազանքը, որ իրենք երկուսով էին փայփայել ու սնել այդքան ժամանակ, այն նրբին զգացմունքները, որոնցով իրենք շնչում էին ու քայլում սիրո երազային արահետով...
Նրա գեղեցիկ, պայծառ աչքերց գլորվում էին արցունքի բյուրեղյա կաթիլները, և նա ասես էլ ոչինի չէր տեսնում, չէր զգում սենյակի անկյունում բոցկտացող բուխարու կրակի ջերմությունը.. նրա հոգին դողում էր, մրսում , աղերսում, որ այս ամենը լիներ լոկ մի դաժան երազ... Բայց ,ավա՜ղ, ահա նրա ձեռքում էր արցունքներից թրջված ու ճմրթված նամակը, որը նա վերստին ընթերցում էր ու սուզվում նրա տողերի մեջ.....
Моя часть:
Դժվար ու ցավալի էր հավատալ, որ նա խաղալիք էր դառել ուրիշի դաժան խաղին՝ մարդու, ում կարողացել էր սիրել երկրորդ անգամ, առաջին անգամ լքելուց հետո: Սիրել էր լրիվ նորովի, նախկինում անվճռակաությունից տառապող քնարական երիտասարդի մեջ տեսնելով նոր մարդու՝ ուժեղ, կտրուկ, որոշ պահերի՝ նույնիսկ դաժան:
Հենց այդպիսի մարդ էր իրեն պետք, որպեսզի ժայռի նման ամուր ու անտարբեր կանգնի իր կողքը, իսկ ինքն իրեն պաշտպանված զգա:
Բայց նամակը, անխիղճ, սառը նամակն ամեն ինչ փշրեց:
«Աննա,
Միգուցե այս նամակից հետո դու ինձ հրեշ համարես, ինձ համար մեկ է: Իրականում մենք իրար արժենք: Այո, ես դաժան հրեշ եմ, որը հրաժարվեց ամեն սրբությունից, որպեսզի դու ու Մայքլը անդառնալիորեն իրար կորցնեք. Մայքլը սողալով եկավ քո մոտ, ինչպես ես մի ժամանակ, ու դու նրան մերժեցիր, ինչպես ինձ: Աննա, տղամարդիկ նման բաները չեն ներում: Կասես՝ փշրել եմ սիրտդ, կպահանջես, որ սիրտդ ետ վերադարձնեմ: Հիշու՞մ ես, ինչպես էիր ամիսներով աչքերս փակում ու հարաբերություններ կառուցում նրա հետ: Ամեն ինչ ակնհայտ էր, բայց ես նախընտրեցի քեզ հավատալ: Իսկ քո հետ կորցրեցի հավատս:
Աննա, հավատս ետ տուր մարդկանց նկատմամբ, ու ես էլ քեզ սիրտդ կտամ:
Երբեք քեզ չեմ ների,
Ադամ»:
Քամու մի սառը ալիք վազեզ շղարշե վարագույրների վրայով, ասես ավելի ընդքծելով Աննայի մենակությունը: Ժամացույցի ճոճանակն իր մոնոտոն թխկթխկոցով ստիպում էր աղջկա շուրջը սավառնող միտք-ուրվականներին վախից թրթռալ:
Աննան լալիս էր՝ գեղեցիկ կլիներ ասել, թե դա նրա առաջին անկեղծ լացն էր՝ ոչ միջոց ինչ-որ նպատակի հասնելու համար, որը ծնվեց այդ միայնակ սենյակում, որտեղ մահն իր քայլերգն էր թխկթխկացնում ջարդված հնաոճ ժամացույցի ճոճանակի վրա, անողորմ անտարբերությամբ համրելով Աննային մնացած ժամերը: Բայց գեղեցկությունը դրա մեջ քիչ էր. բնության թախծի մեջ ձուլվել փորձող քիտակցության բոլոր գեղեցիկ մտորումների տակ թաքնված էր ենթագիտակցական երեխան, որից խորամանկությամբ խլել էին սիրելի խաղալիքները:
Սարսափելի է այս հակասությունը. տղամարդու վրեժը դաժան է, բայց իսկական դաժանության ընդունակ է միայն կինը, որը դրա նկատմամբ հակում չունի: Քանի որ տղամարդը դաժան վրեժով բավարարում է վիրավորված հպարտությունը, քենն ու արդարության զգացումը, իսկ հետո կանգ առնում: Կինը հաճույք է ստանում դաժանությունից, հարստացնում է այն իր ֆանտազիայով ու մոռանում է, երբ է պետք կանգ առնել:
Ընդամենը երկու ժամ հուսալքությունից հետո Աննայի գլխում միտք ծագեց:
«Դու դեռ չգիտես, որ հայր ես դառնալու: Անպայման կիմանաս: Բայց քո երեխան աշխարհ չի գա»:
Գրիչի հատու շարժումներով նա իր կլոր ձեռագրով, որի մեջ, ավաղ, այդքան պակասում էր անկեղծությունը, երկտող գրեց Ադամին.
«Ես շատ բան կորցրի, Ադամ, բայց այն, ինչ դու կկորցնես, ոչ ոք քեզ չի վերադարձնի երբեք»:
Դնելով երկտողը սեղանին, նա դարակից հանեց ատրճանակն ու դեմ տվեց փորին՝ այնտեղ, որտեղ ենթադրաբար պետք է գտնվեր արգանդը:
Կրակոցը խլացրեց իրեն միաժամանակ հնչած ճոճանակի թխկոցը, ու ատրճանակի փողը սայթաքեց լպրծուն արյան վրա, որը հոսում էր Աննայի հագուստն ի վար: Սուր ցավ զգած, միաժամանակ խլացնող վախ, որից գլուխը սկսեց պտտվել:
Աղջիկն ընկավ գետնին, մի ձեռքով բնազդաբար փորին սեղմելով արյունոտ հագուստը, իսկ մյուսով՝ փորձելով ինչ-որ բանից բռնվել: Ձեռքն անօգնական սահեց օդով: Զգացողությունները խեղդվեցին ականջներում լսվող խլացուցիչ սուլոցի մեջ, բայց ցավը մնաց, պահպանելով խախուտ կապը իրականության հետ: Աննան էմբրիոնի նման կծկվեց, ասես փորձելով ետ մտնել մոր արգանդը, ու հեկեկաց: Մի րոպեից ժամացույցը համրեց նրա սրտի վերջին զատկը:
Այդ նույն ժամանակ Ադամն իր սենյակում պատից պատ էլ նետվում, տառապելով հաջող վրիժառությանը հաջորդած հուսալքությունից: Նա նայեց պատի ժամացույցին, բայց չկարողացավ կենտրոնանալ ու ժամը տեսնել:
Последняя часть, ее написал парень из группы, да и весь рассказ целиком:
http://www.akumb.am/showthread.php?...069#post1294069
Девушка из моей тройки попросила не слишком разбушеваться и написать романтично.
Вот я и написал:
Ее часть:
Աշնան աչքերը թախծոտ են....
Պատուհանից այն կողմ աշուն էր՝ ոսկետերև ու քնքուշ, թախծոտ ու հոգեհմա: Բարակ անձրև էր մաղում՝ մեղմ թկթկացնելով պատուհանի ապակին, և անձրևի կաթիլները, փարվելով սառն ապակուն և մանրիկ առվակների վերածվելով, տխուր ցած էին սահում: Քամին խենթ պար էր բռնել օդում՝ իր գիրկն առնելով անուշաբույր, գույնզգույն տերևներին, որոնք ասես տարերքի մեջ էին այդ կրքոտ պարից: Նրանք քամու թևին սավառնելով ու միմյանց հետ խելահեղ շուրջպար բռնելով թաց օդում՝ ասես հրաժեշտ էին տալիս պայծառ օրերին, կենսատու արևին և պատրաստվում հանգրվանելու հողի սառնաշունչ մահճում: Բնությունը իր տարերքի մեջ էր, երկինքն ու երկիրը մի աննման ներկայացում էին բեմադրել՝ ի ցույց դնելով իրենց ողջ հմայքն ու ուժը: Այնքան դյութիչ էր այդ խաղը, այնքան հոգեհմա, որ դիտողի հոգին լցվում էր անասելի քնքշությամբ ու կարոտով, սիրով և քաղցր թախծով....
... Աղջիկը, որ հենվել էր բազկաթոռին և պատուհանի ապակուց լուռ նայում էր դուրս, կարծես ձուլվել էր բնության այդ խաղին, ասես այն իր հոգու լարերի վրա նվագում էր մի խելագար ու կրակոտ մեղեդի, ասես խոսում էր իր հետ միայն իրեն հասկանալի լեզվով՝ փարատելով նրա այրված ու տանջված սիրտը, պարուրելով նրան հոգատարությամբ ու սիրով... Սակայն նրա հոգում նույնպես մի անասելի տարերք էր, այն փոթորկվում էր՝ վերհիշելով նամակը, նրանում գրված յուրաքանչյուր բառն ու արտահայտությունը, որոնք սուր դանակի նման խոցում էին նրա սիրտը, զրկում օդից, խեղդում, բարկության փոթորիկ առաջացնում: Ինչու՞ այդպես եղավ, ինչու՞ նա գրեց այդ չարաբաստիկ նամակը, ինչու՞ սպանեց այն ամենը, ինչ կար, այն երազանքը, որ իրենք երկուսով էին փայփայել ու սնել այդքան ժամանակ, այն նրբին զգացմունքները, որոնցով իրենք շնչում էին ու քայլում սիրո երազային արահետով...
Նրա գեղեցիկ, պայծառ աչքերց գլորվում էին արցունքի բյուրեղյա կաթիլները, և նա ասես էլ ոչինի չէր տեսնում, չէր զգում սենյակի անկյունում բոցկտացող բուխարու կրակի ջերմությունը.. նրա հոգին դողում էր, մրսում , աղերսում, որ այս ամենը լիներ լոկ մի դաժան երազ... Բայց ,ավա՜ղ, ահա նրա ձեռքում էր արցունքներից թրջված ու ճմրթված նամակը, որը նա վերստին ընթերցում էր ու սուզվում նրա տողերի մեջ.....
Моя часть:
Դժվար ու ցավալի էր հավատալ, որ նա խաղալիք էր դառել ուրիշի դաժան խաղին՝ մարդու, ում կարողացել էր սիրել երկրորդ անգամ, առաջին անգամ լքելուց հետո: Սիրել էր լրիվ նորովի, նախկինում անվճռակաությունից տառապող քնարական երիտասարդի մեջ տեսնելով նոր մարդու՝ ուժեղ, կտրուկ, որոշ պահերի՝ նույնիսկ դաժան:
Հենց այդպիսի մարդ էր իրեն պետք, որպեսզի ժայռի նման ամուր ու անտարբեր կանգնի իր կողքը, իսկ ինքն իրեն պաշտպանված զգա:
Բայց նամակը, անխիղճ, սառը նամակն ամեն ինչ փշրեց:
«Աննա,
Միգուցե այս նամակից հետո դու ինձ հրեշ համարես, ինձ համար մեկ է: Իրականում մենք իրար արժենք: Այո, ես դաժան հրեշ եմ, որը հրաժարվեց ամեն սրբությունից, որպեսզի դու ու Մայքլը անդառնալիորեն իրար կորցնեք. Մայքլը սողալով եկավ քո մոտ, ինչպես ես մի ժամանակ, ու դու նրան մերժեցիր, ինչպես ինձ: Աննա, տղամարդիկ նման բաները չեն ներում: Կասես՝ փշրել եմ սիրտդ, կպահանջես, որ սիրտդ ետ վերադարձնեմ: Հիշու՞մ ես, ինչպես էիր ամիսներով աչքերս փակում ու հարաբերություններ կառուցում նրա հետ: Ամեն ինչ ակնհայտ էր, բայց ես նախընտրեցի քեզ հավատալ: Իսկ քո հետ կորցրեցի հավատս:
Աննա, հավատս ետ տուր մարդկանց նկատմամբ, ու ես էլ քեզ սիրտդ կտամ:
Երբեք քեզ չեմ ների,
Ադամ»:
Քամու մի սառը ալիք վազեզ շղարշե վարագույրների վրայով, ասես ավելի ընդքծելով Աննայի մենակությունը: Ժամացույցի ճոճանակն իր մոնոտոն թխկթխկոցով ստիպում էր աղջկա շուրջը սավառնող միտք-ուրվականներին վախից թրթռալ:
Աննան լալիս էր՝ գեղեցիկ կլիներ ասել, թե դա նրա առաջին անկեղծ լացն էր՝ ոչ միջոց ինչ-որ նպատակի հասնելու համար, որը ծնվեց այդ միայնակ սենյակում, որտեղ մահն իր քայլերգն էր թխկթխկացնում ջարդված հնաոճ ժամացույցի ճոճանակի վրա, անողորմ անտարբերությամբ համրելով Աննային մնացած ժամերը: Բայց գեղեցկությունը դրա մեջ քիչ էր. բնության թախծի մեջ ձուլվել փորձող քիտակցության բոլոր գեղեցիկ մտորումների տակ թաքնված էր ենթագիտակցական երեխան, որից խորամանկությամբ խլել էին սիրելի խաղալիքները:
Սարսափելի է այս հակասությունը. տղամարդու վրեժը դաժան է, բայց իսկական դաժանության ընդունակ է միայն կինը, որը դրա նկատմամբ հակում չունի: Քանի որ տղամարդը դաժան վրեժով բավարարում է վիրավորված հպարտությունը, քենն ու արդարության զգացումը, իսկ հետո կանգ առնում: Կինը հաճույք է ստանում դաժանությունից, հարստացնում է այն իր ֆանտազիայով ու մոռանում է, երբ է պետք կանգ առնել:
Ընդամենը երկու ժամ հուսալքությունից հետո Աննայի գլխում միտք ծագեց:
«Դու դեռ չգիտես, որ հայր ես դառնալու: Անպայման կիմանաս: Բայց քո երեխան աշխարհ չի գա»:
Գրիչի հատու շարժումներով նա իր կլոր ձեռագրով, որի մեջ, ավաղ, այդքան պակասում էր անկեղծությունը, երկտող գրեց Ադամին.
«Ես շատ բան կորցրի, Ադամ, բայց այն, ինչ դու կկորցնես, ոչ ոք քեզ չի վերադարձնի երբեք»:
Դնելով երկտողը սեղանին, նա դարակից հանեց ատրճանակն ու դեմ տվեց փորին՝ այնտեղ, որտեղ ենթադրաբար պետք է գտնվեր արգանդը:
Կրակոցը խլացրեց իրեն միաժամանակ հնչած ճոճանակի թխկոցը, ու ատրճանակի փողը սայթաքեց լպրծուն արյան վրա, որը հոսում էր Աննայի հագուստն ի վար: Սուր ցավ զգած, միաժամանակ խլացնող վախ, որից գլուխը սկսեց պտտվել:
Աղջիկն ընկավ գետնին, մի ձեռքով բնազդաբար փորին սեղմելով արյունոտ հագուստը, իսկ մյուսով՝ փորձելով ինչ-որ բանից բռնվել: Ձեռքն անօգնական սահեց օդով: Զգացողությունները խեղդվեցին ականջներում լսվող խլացուցիչ սուլոցի մեջ, բայց ցավը մնաց, պահպանելով խախուտ կապը իրականության հետ: Աննան էմբրիոնի նման կծկվեց, ասես փորձելով ետ մտնել մոր արգանդը, ու հեկեկաց: Մի րոպեից ժամացույցը համրեց նրա սրտի վերջին զատկը:
Այդ նույն ժամանակ Ադամն իր սենյակում պատից պատ էլ նետվում, տառապելով հաջող վրիժառությանը հաջորդած հուսալքությունից: Նա նայեց պատի ժամացույցին, բայց չկարողացավ կենտրոնանալ ու ժամը տեսնել:
Последняя часть, ее написал парень из группы, да и весь рассказ целиком:
http://www.akumb.am/showthread.php?...069#post1294069
Суббота, 30 Августа 2008 г.
08:23 Id
Я посмотрю в твои глаза и вдруг скажу - "Привет!"
Заметишь с грустью, что и ты - лишь отражение меня.
"Some people say that I must be a horrible person, but that's not true. I have the heart of a young boy - in a jar on my desk.''
-- Robert Bloch
Заметишь с грустью, что и ты - лишь отражение меня.
"Some people say that I must be a horrible person, but that's not true. I have the heart of a young boy - in a jar on my desk.''
-- Robert Bloch
Группы [ Bugs ]
[ Out of Sansara ]
[ PHP/MySQL/Ajax ]
[ PM Archive ]
[ Road to Hell ]
[ WTF?! ]
[ Блоги ]
[ Вселенский Трындец ]
[ Графика ]
[ Житие мое ]
[ Идеи для Лоэсье ]
[ Помощ детям ]
[ Проза ]
[ Радости жизни ]
[ Советы ]
[ Список Рекомендуемых Фильмов ]
[ Стихи ]
[ Тесты ]
Сел и заплакал от отчаянья....
[Print]
ZeppLondon