Продолжаю создавать исторический плацдарм! Ну вот, раз уж решила утащить побольше исторических статеечек, то заберу себе и эту! Авторство у неё, насколько я помню, господина Антрекота, а находила я её на добром дайрёвском сообществе, собиравшем по крупице всю боевую историю Сэнгочья - Sengoku_Jidai, за что ему большое горячее спасибо! Насколько я помню, сообщество переехало на Дыбр, и живёт теперь там. И снова - знакомые всё лица! Теперь к господину Иэясу Токугаве присоединится ещё и Санада Юкимура!

Баллада о провале спецоперации
Дневники могут вести самые неожиданные люди. Например, монахи. Например, во время войны. На дворе 1614 год, начало зимней осакской кампании, армия сёгуна-в-отставке Токугавы Иэясу и сына его, сёгуна-не-в-отставке, Токугавы Хидэтады движется на крепость, соответственно, Осака, где засели сторонники предыдущего правящего дома, Тоётоми. С намерением окончательно выселить оный дом из крепости, острова и этого света.

А у армий бывают самые странные потребности. И вот, двух монахов, Какузана и Рётеки увлекают в ряды – работать капелланами и особо следить за семейной реликвией дома Токугава, изображением Будды Амиды, обычно называемого «Черным Амидой», поскольку от долгого окуривания изображение несколько потеряло в цвете и приобрело в копоти. При этом, монахам строго наказывают – если случится что странное, немедленно докладывать. Реликвия специфическая, некогда принадлежала самому Минамото-но Ёсицунэ и характер у нее... нелегкий. Какузан, как уже сказано, ведет дневник. И записывает, как выступают, как идут на Осаку, как не то 16, не то 17 числа одиннадцатого месяца армия доходит до Кизу – и там останавливается, а сам Иэясу с небольшим конным конвоем следует дальше, в Нару. Реликвия, естественно, едет с ним. Монахи – с реликвией.
Только отъехали от Кизу – шум, пальба, крики, покойники, Буденный на тебе с небес. В роли Буденного – один из командующих обороной Осаки, Санада Нобусигэ (он же Юкимура - прим. Мицухимэ) – тот самый, кого в сэкигахарскую кампанию за 15 лет до того нынешний сёгун Хидэтада с сорокатысячной армией из совершенной халабуды выселить не мог. Ну, не сам, конечно, Санада. Его люди. Засада. Какузан пишет, что было их целых сто... спишем на шум, зимние сумерки и богатое воображение нонкомбатанта – сотне там развернуться негде. Но так или иначе, а невесело. Убитых – много, погоня на хвосте, до своих явно не добраться, прорываться приходится вперед, а токугавский паланкин - не самое быстрое средство передвижения. Арьергард готовится умирать с неприятной мыслью, что вряд ли это поможет. И тут откуда-то сбоку в ряды противника вламывается здоровенный бродячий монах-воин в черном и принимается там все крушить на все стороны, так что противник тает как мясной фарш при виде голодной ехидны.
Уф. Ушли. Как-то добрались до Нары. Ну раз добрались – нужно отблагодарить богов и будд за спасение. Тем более, что один будда под рукой есть, тем более, что стоит проверить сохранность реликвии после всей этой стрельбы и суматохи. И выясняется, что плохо с сохранностью. У бесценного изображения... вмятины от пуль – в масштабе – и ноги в грязи.
Тут всем все становится ясно, Иэясу преподносит святыне благодарственные сладости, используя собственный шлем в качестве алтаря, и так далее. А монахи некоторое время думают, записывать ли происшествие – потому что с точки зрения людей это была безусловно странность и даже чудо, но для чтимой реликвии – вполне естественное же поведение... особенно с учетом происхождения и характера.
Но все же записали. В отчет и в дневник. Откуда она угодила в хроники дома Токугава. Все три документа сохранились - благодаря им мы и знаем эту историю.
А что сказал Санада по сему поводу мы не знаем, потому что Санада был человеком очень вежливым. Известно только, что в следующий раз он попытался добраться до сёгуна-в-отставке сам – и возможно даже отчасти преуспел: Иэясу умер в 1616, по слухам, как раз от ран, полученных под Осакой.* Но так или иначе, а на его, Санады, дороге никакие черные монахи не возникали. И правильно делали. Потому что Санада и сам был монах. Не очень хороший, но монах. А сказано же «Встретишь Будду – убей Будду». (с) Антрекот

* Есть еще версия, по которой второе юкимурино покушение все же увенчалось успехом: сумел прорваться через охрану к сегунскому паланкину и проткнул его копьем, и Будда на сей раз почему-то не вмешался. В результате находившийся в паланкине Токугава умер от потери крови, Юкимура скрылся с чувством исполненного долга, а окружение Иэясу, включая сына Хидэтаду, призадумалось, что со всем этим делать. Дело в том, что смерть сегуна-в-отставке могла вызвать (и вызвала бы) волнения и подкинула бы явным и неявным недоброжелателям мысль о мятеже. И это в самом, так сказать, разгаре компании по добиванию клана Тоётоми. Катастрофа же. В итоге не придумали ничего лучше, чем держать покуда смерть Иэясу в тайне. Скрывали, как могли, в течении года. Однако, в 1616 году пришлось все же объявить официально. По этому поводу было много переживаний, ждали восстаний, волнений, светопреставления... Однако все обошлось. Хидэтада еще некоторое время пробыл в должности сегуна, передав власть своим наследникам. А те по цепочке дальше...
Разумеется, что все высше изложенная, всего лишь, легенда. Однако, если не изменяет память, в Осаке существовала некая "могила Токугавы", которую, по некоторым данным, посещали и Хидэтада, и Иэмицу. Так что задуматься есть над чем... (прим. Мицухимэ)
Санада Юкимура (Sanada Yukimura; 真田幸村 )
Этот "мелочный" камон оказался на редкость богатым значением. Символика рокумонсэна идет от буддистского обычая класть покойному в гроб 6 монеток.
Считается, что на седьмой день после смерти душа усопшего должна перебраться через реку Сандзу, чтобы попасть в загробный мир. Эта река имеет три места, где можно через нее переправиться: мост, брод и бушующий поток, кишащий змеями. За переправу по каждому из этих мест душа должна заплатить по две монетки. То, где душа будет переходить реку, зависит от тяжести ее грехов: чем чище совесть, тем комфортнее переправа.
Это были два "берега" с тремя "переправами".
Теперь шесть монет.
Шесть монет - это шесть миров, шесть возможных перерождений в сансаре, которые называют «шестью путями перерождений»: мир богов (дэвов), мир асур (демонов и/или полубогов), мир людей, мир животных, мир претов (голодных духов), мир адских существ (нараков). Так же, как и при переправе через реку Сандзу, попадание в тот или иной мир зависит от деяний души при жизни.
Баллада о маленьких радостях жизни

Во время осады Одавара пришли как-то к господину регенту Токугава Иэясу и Ода Нобукацу. Пришли, поговорили, выходят, идут по узкому такому коридору обратно в лагерь - и тут сзади крик. Оборачиваются, а за ними несется сам господин регент, Тоётоми, значит, Хидеёши, со здоровенным кавалерийским копьем наперевес - и Иэясу по имени выкликает. Ода Нобукацу так этим зрелищем проникся, что из коридора просто... делся. Только что был, сейчас уже нету, а есть где-то снаружи. Телепортация на пересеченной местности. У Иэясу для телепортации габариты были не вполне подходящие, так что он опустился на пол, руку с ножнами влево отвел - очень почтительная поза, а что бить из нее удобно, так это, сами понимаете, совпадение. Хидэёши набежал, копье тупым концом вперед повернул, говорит:
- Совсем забыл, смотри какая работа хорошая, тебе хотел подарить. Правда, красивое?
- Красивое,- согласился Иэясу,- спасибо большое.
Подарок с удовольствием прибрал и прямо сам и унес - через плечи.
А над Нобукацу регент больше шуток не шутил. Никакого ж удовольствия.
Баллада об эпистолярных талантах.

Как известно, некогда Маэда Тосииэ вылечил дочку от тяжелой болезни, положив у ее изголовья особый меч, отгоняющий нечисть.

Однако, стоило ей выйти замуж и забеременеть первым ребенком, как болезнь вернулась. Роды прошли очень тяжело, были основания беспокоиться за саму жизнь роженицы - и тут знающие люди сказали, что очень похоже, что во всем виноваты лисы. Современный врач, вероятно, грешил бы на анемию, но с другой стороны...
Узнав о диагнозе, господин регент-в-отставке Тоётоми Хидэеши пришел в некоторое раздражение. Как так - дочь его старого друга, сестра его наложницы - и какая-то нечисть позволяет себе.
Поэтому он сел и написал следующее письмо (до сих пор хранящееся в соответствующем храме).

"Киото, 17 марта
Кому - Инари Даймёдзин

Владыка, имею честь уведомить вас, что одна из лисиц под вашей рукой околдовала одну из моих подданых, чем навлекла на нее и прочих множество бед. Посему я должен просить вас предпринять тщательное расследование дела, постараться отыскать причину, по которой ваша подданая повела себя столь недопустимым образом, и сообщить мне о результатах.
Если выяснится, что у лисы не было достойной причины для ее поведения, вы должны немедля арестовать и наказать ее. Если вы проявите колебания в этом вопросе, я издам указ об истреблении всех лисиц в этой земле.
Все прочие подробности касательно происшедшего, которые вы возможно захотите уточнить, вы можете узнать у верховного жреца, Ёшиды.

Моля о прощении за несовершенства этого письма,
имею честь быть,
вашим покорным слугой,
Хидеёси Тайко"

Современники утверждают, что письмо возымело действие - и больше даму не беспокоили ни лисы, ни малокровие. И хорошо. А то у Тайко слово с делом не расходилось. Особенно в этом отношении.
Баллада о прикосновении к прекрасному

Как известно, Тоётоми Хидеёси любил все красивое. Вкусы у него в этой области были простыми и неприхотливыми. Чем пестрее и редкостнее – тем и лучше. Историк искусства, описывая любимое дзинбаори господина Тайко (накидку, носимую поверх доспеха), использовала прилагательное «чудовищный». Понять можно - накидка из ста отчасти стоящих дыбом павлиньих перьев, покрытая защитной сетью из обернутых в золото крученых нитей способна была вселить вселенский ужас даже в сердце принципиального попугая.
Черепица на крыше киотской резиденции Тайко, дворца Дзюракудай, была покрыта слоем сусального золота, сам дворец расписан золотом по золоту же. Даже чайная комната у Хидеёси была золотой, от стен и татами – до посуды (видимо оттуда и пришла Иэясу идея золотого чайника, а может и сам чайник).
Как вы думаете, мог господин дракон ходить мимо такого постоянного великолепия, не высказавшись? Естественно, не мог. Тем более, что на кону стояла репутация главного пижона и сумасшедшего на этих островах.
Случай представился быстро – обвинение в государственной измене. То самое дело о птичкиных глазках, оно же дело о бегающих слониках, оно же поощрение вооруженных восстаний и попытки извести верного тайковского полководца Гамо. Явившись как снег на голову на разбирательство, князь Датэ приволок с собой во дворец (часть источников утверждает, что лично: очень хотелось бы посмотреть, как – с учетом роста 159 см) японский крест для распятия. Здоровенную штуку чернолакированного дерева, сплошь почти, за исключением стратегических прорезей, покрытую тем же сусальным золотом и серебром.
То ли в виде намека на столичную безалаберность - никто ж не позаботится, чтобы все было прилично и по статусу, то ли чтобы продемонстрировать свое отношение ко всем угрозам, доносам, интригам и их возможным последствиям, то ли высказывая таким образом свое мнение о вкусах великого господина Тайко, а верней всего – все вместе взятое. Исключен только один вариант – использование по назначению. Поскольку Масамунэ и его спутникам удалось протащить в зал оружие, казнить при неудачном обороте событий там было бы некого или некому.
Но письмо, на основании которого Масамунэ обвинили в измене, признали подделкой, гнев Хидеёси обратился на авторов неудачного доноса, а крест? А крест господин дракон подарил господину Тайко в качестве курьеза. Потом дворец был разрушен и проследить судьбу золоченой деревяшки далее мы не смогли. В ряде позднейших пересказов он, как и следовало ожидать, превратился в христианский.

О смене гендерной роли в отдельно взятом клане

С благодарностью Антрекоту за дополнения и замечания.


Жила-была девочка – сама виновата… Впрочем, не будем забегать вперед.
В Японии наследование шло по мужской линии. Что в княжеских семьях, что в крестьянских. Таково было общее правило. Но, как известно, нет правил без исключений. Об одном из них ( а известно несколько), и пойдет речь. Впрочем, история это смутная ,и каждого события есть две-три версии.
Итак ,в наличии у нас старинный и уважаемый княжеский род Ии. Вассалы Имагавы Есимото, но момент начала рассказа – наиболее вероятного претендента на верховную власть в стране. Правит в клане даймё Наомори, одиннадцатый по счету. При том, что жив отец его Наохира. Эта практика нам известна – состарившись, князь передает власть сыну. Вот только у действующего дайме сыновей нету, только дочь , изначальное имя которой неизвестно, дошло лишь имя «промежуточное» - Дзиро-Хоши, так нам и придется пока ее называть. Зато есть кузен Наочика. Ему и наследовать. Наочика, ясное дело, помолвлен с Дзиро-Хоши, власть остается в семье, все в порядке. Но свадьба отложена – сперва господину Имагаве надобно пройти маршем в Киото и заполучить власть.
Вот только на пути Имагавы попадается горная долина Окехадзама… и далее история Японии начинает менять русло. Меняется ситуация и в семействе Ии, ибо в битве у Окедзамы, Наомори сложил голову. Наочике следует принять власть… но тут клан Имагава, выйдя из ступора, начинает разбираться, что делать и кто виноват ( кроме Оды, конечно). И у Наочики приключаются с ними какие-то невнятные терки. Как туманно сообщают доступные мне источники, «пал жертвой клеветы». Наследник Ёсимото, Уджизанэ, сидел тогда сильно некрепко, на этой почве у него развилась страшная паранойя, и Наочика был не первым, кто под нее попал. И вместо того, чтобы, как положено порядочному вассалу, вспороть живот, он предпочитает податься в бега. Бразды подхватывает дедушка Наохира. Было это в 1562 г.
По другой версии, однако, дело приключилось раньше, и Наочика бежал после убийства Оно, одного из вассалов Имагавы, опасаясь мести.
Через год ситуация вроде бы утрясается, Наочика возвращается и принимает власть… вот только жениться на кузине он не может – пока был в бегах, уже успел жениться и даже обзавестись сыном. Почему Дзиро-Хоши не отдали ему в наложницы, мне неизвестно. То ли это было непрестижно, то ли у дедушки были на нее другие планы… А тем временем терки с Имагавами вспыхивает вновь, на сей раз бежать уже не получается… в общем, есть такая штука, звать ее сэппука… хотя опять же, по другой версии, Наочика не благородно самоубился, а был убит родичами Оно.
Тем временем, вассалы Имагавы начинают вовсю воевать между собой, и дедушка Наохира активно подключается к процессу. В частности, вдохновляет клан Имагава напасть на замок Никима, принадлежавший Ио Цурутацу. У Ио есть супруга Отацу-на-Ката ( Цубаки-химе такоже). Оная Отацу понуждает стороны к переговорам. На самом деле, как сообщают хроники, она замыслила ликвидировать Наохиру, полагая, что если власть перейдет к женщине, Ио ничего не будет угрожать ( зря она, конечно так подумала…). И во время переговоров Отацу щедрою рукою сыплет старцу в чай яду.
Скоропостижная смерть Наохиры вызывает законные подозрения, и клан Имагава принуждает Отацу совершить самоубийство. Впрочем, как водится, есть и другая версия, но мы ее пока отложим.
А у советников и вассалов Ии – проблема. С одной стороны признать женщину главой клана как-то не по понятиям. С другой стороны маленький ребенок, сын Наочики, в условиях войны всех против всех – не лучший вариант, да и папа того младенца ,видимо, имел не слишком хорошую репутацию, во всяком случае, в родословии среди даймё Наочика не значится.
Тем более что с ребеночком приключается история, достойная отдельной баллады. После смерти Наочики его вдова тут же вышла замуж за другого вассала Имагавы - Мацушиту Киёкаге. И стал мальчик зваться Мацушита Торамацу. То есть он уже и не Ии вовсе. Но Уджизанэ этого мало, паранойя – вещь серьезная. Мало ли, что младенец, потом вырастет – и отомстит за отца. Он приказывает ребенка убить. Но Дзиро-Хоши отправляет наперехват своего дядю по матери ( и в прошлом,воспитателя) Чикамори Ниино с указанием – ребенка выкрасть, вывезти за пределы провинции , в Микаву, к Роману Хлудову… то бишь, к Токугаве Иэясу под крыло. Что и было сделано. И когда Уджизанэ потребовал выдачи ребенка, Иэясу ему ответил… в общем, ненормативно он ответил.
И пока вассалы судят да рядят, Дзиро- Хоши правит по факту. И постепенно отвращает клан от курса на Имагаву в другую сторону. Токугава выглядит предпочтительней.
И тогда советники и вассалы выбирают простое решение, дабы узаконить создавшуюся ситуацию. Назвать женщину мужским именем. Иными словами, признать мужчиной условно. В 1565 г. княжна Дзиро-Хоши исчезает из истории, и появляется двенадцатый дайме Ии Наотора.
Историки так не сошлись во мнениях, было ли правление Наоторы реальным, или чисто представительским. Есть сторонники обеих версий. Несомненно одно – до конца жизни она была последовательной союзницей – или вернее сказать, союзником – Токугавы Иэясу, и положила начало традиции, по которой представители клана Ии до конца эпохи сёгуната входили в ближний круг Токугавы.И согласно первой версии, Наотора вместе с Токугавой осадила замок Никима, где засела овдовевшая на тот момент Отацу-но- Ката. В результате защитники замка во главе с Отацу…ну, вы поняли.
Войска клана Ии участвовали в основных кампаниях Иэясу, однако нет сведений, что Наотора, подобно другим воинственным дамам эпохи, сама принимала участие в сражениях.
Она так и не вышла замуж. Безбрачие, судя по другим примерам, не было обязательным условием для женщин-наследниц, но в ее статусе «условного мужчины», очевидно ,иначе было нельзя. По некоторым данным, она принял с монашество - упоминается ее монашеское имя Юэннин. В это Наотора также не отличалась от мужчин-дайме своего времени, которые, «обрив голову», оставались у власти.
Наотора усыновила Торамацу, сына Наочики, который, как пишут, был полностью ей предан – и неудивительно, учитывая вышеизложенное. После ее смерти в 1582 г. он и принял власть в клане. Известен он как Ии Наомаса, «красный дьявол», один из самых знаменитых генералов Токугавы. Но это уже другая история.
Что касается отражения сюжета в массовой культуре, то Ии Наотора встречается как минимум в трех компьютерных играх, а вот фильмов- сериалов по теме я не знаю, если кто-то подскажет – буду благодарна.
Пожары, самураи и астрология

Вильяма Адамса (того самого, навигатора с "Лифде", ставшего при Токугава верховным адмиралом Японии) спасла разговорчивость. Лет едва ли не за 15 до описываемых событий в ходе какой-то беседы речь зашла о пожарах и Адамсу разъяснили существо японского противопожарного законодательства (по которому, в частности, виновного в поджигательстве полагалось сжечь со всеми родичами). И Адамс заметил, что сам он после Нидерландов и просто большой огонь спокойно видеть не может, а уж если в том огне кто кричит...
Слушатели попались внимательные, содержание разговора по цепочке доложили – и потому прожил Адамс на год дольше, чем рассчитывал.
Не то чтобы у него были на этот счет какие-то определенные планы. Просто он приехал в Киото с базы флота в Хирадо очень невовремя. На дворе стоял 1619 год, меры против христиан принимались все более решительные – и Вильяма Адамса, а вернее, адмирала Андзина Миуру, принесло в старую столицу как раз в тот день, когда там – прямо на его маршруте – собирались сжечь полсотни местных католиков, включая детей.
Результат – шестеро убитых, несколько раненых, один раненый в бок и в руку и очень сильно оглушенный адмирал. До помоста Адамс, конечно, не дошел.
То, что его не убили сразу, следовало отнести за счет того, что голубоглазый блондин (к тому времени уже основательно седой), имеющий право на герб и два меча, в стране был один. И все знали, что Токугава Хидетада очень высоко ценит своего адмирала и советника по варварским делам.
А вот за то, что его не убили потом – за попытку открытого противодействия приказу сёгуна – Адамсу следовало благодарить ту старую обмолвку. Поскольку официальной версией стало то, что на адмирала при виде огня просто нашло помрачение ума – ну он и пошел рубить кого попало.
Когда Адамс выздоровел, голландский купец Йостенс, старый приятель Адамса, бывший тогда на площади, пришел к нему в гости, и, среди прочего, поинтересовался, на что, собственно, Адамс рассчитывал:
- Да я просто видеть этого не хотел.
- Так тебя только чудом не убили.
- Юст, так завтра я лихорадку подхвачу, послезавтра на меня на верфи балка упадет, а следующей весной мы собираемся наведаться в Гоа, а уж что там будет, никто не предскажет. Было бы из-за чего беспокоиться, в самом деле.
- Так они, эти люди, тебя бы при случае зарезали, не задумываясь...
- Да мне-то какое дело?
Так и ушел Йостенс ни с чем. История эта от него и известна. Потому что в дневнике самого Адамса, помимо сугубо деловых записей, за ту неделю имеются всего две частные ремарки – что его сиятельство князь Хосокава – замечательный друг (он-то, судя по всему, и двинул Адамса по голове) и что у Юста Йостенса нет и никогда не было чувства юмора, что для голландца, впрочем, простительно.

Надо сказать, что история с костром стоила Адамсу благоволения сёгуна и могла бы обернуться для него вовсе плохо, если бы не одно небесное явление. В конце 1618 года в небе едва не месяц стояла огромная комета. (В то время Адамс был в торговой экспедиции в Сиаме, собственно, в тот день, когда ему так не повезло с маршрутом, он только вернулся в столицу.) Комета эта вызвала в Японии тихую истерику, теории о том, что все это значит, множились как лягушки летом, и в конце концов Хидетада не выдержал и вызвал Адамса к себе. Адамс, у которого с суевериями дело обстояло так же плохо, как с орфографией, был все-таки неплохим дипломатом и понимал, что заявление, что это просто небесное тело в эфире летает, без всякой связи с земными событиями, патрона не удовлетворит. И сказал, что издревле считалось, что кометы предвещают войну, а комета такой величины должна предвещать войну большую, долгую и жестокую. Но, судя по траектории, первой ее увидели в Европе. Значит, предупреждение предназначалось европейцам и война будет там. Хидетада был удовлетворен.
Окончательно он успокоился, когда следующий английский корабль привез известие о том, что на материке началась большая война. И сёгун поинтересовался у Адамса, сколько - если по комете судить - она будет продолжаться. Адамс ответил, что это вопрос сложный, поскольку прохождение кометы он толком не замерял и вообще он не астролог, но поскольку среди дня она была видна три недели... то может и лет тридцать.
И так оно и вышло.